не дождавшись осени

11 февраля 2020
  • Заголовок русский
    Сон- Петербург рассказ Анрдрей Го «Сон- Петербург». Я взял ручку и начал заново строить дом. 30.08.2000. Пожалуйста, не умирай, Или мне придётся тоже… Земфира. Все, кто родился этим летом, умерли, не дождавшись осени… Моя любовь трещит по швам; замысловатыми узорами рвётся её платье. Великолепной тоской ложатся на губы её поцелуи… Я ехал на троллейбусе, не знаю зачем, не зная куда. Да и, вообще, почему именно в троллейбусе? Я задумался над этим, но, пролетающий мимо кот сбил меня с толку. Как и у всех котов у него был (ах, эти пушистые недостатки – достоинства!) хвост, за который я его и схватил. Пыхтя и шипя, он сучил лапками по воздуху (этакий пловец неведомого стиля, хотя, пожалуй, более всего это походило на некую разновидность кроля обыкновенного). «Ну, вот, - подумал я, - уже и коты поплыли (тьфу ты, полетели), а пиплы всё по земле ходят – бродят». Кот напрягся и, пыхтя шумным паровозом, разорвался: хвост пушистой змеёй повис у меня в руке, а всё остальное, брызгая слюной и матерясь не по-человечаче, вылетело в раскрытую форточку. И сразу же, призывая гром, по стенкам домов прочертились блики молний; а где-то высоко вкручивалась в невидимое мне небо полновластная гроза. По стеклянным щёкам троллейбуса потекли крупные слёзы. Правой рукой я потянулся к форточке, чтобы закрыть её, но кошачий хвост, странно отяжелев, мешал мне сделать это… Чёрт возьми!… Я плюхнулся обратно на сиденье… Чёрт возьми!… Из-под меня с писком и визгом выскочило какое-то зеленоватое существо, мокро и густо шлёпнулось на пол и поскользило прочь. Я посмотрел на левую руку… Чёрт возьми!… Вместо кошачьего (котиного, котского) хвоста в руке улыбался фиолетовыми губами огромный букет огромных георгин. Я бросил цветы под сиденье, там сопливесто зачавкали. Форточку заело, и дождь плакал прямо за воротник моей куртки… Варкалось… Троллейбус неожиданно свернул на улицу Восстания (N.B. Ну, не ходят они по этой стрит, не ходят...). Из задумчивости я опять переместился в ирреальность – троллейбус, и настроение сразу же упало (если оно, вообще, было; если оно, вообще, может быть; если оно, вообще, есть; если это, вообще, можно назвать настроением) глупым плевком досады на пол злополучного троллейбуса . Я встал и, спотыкаясь о всевозможные руки и ноги (никак не могу понять, зачем рук и ног так много, ну, гораздо, гораздо больше чем людей?), начал пробираться к выходу (входу). Троллейбус остановился напротив метро, и сразу же, не давая никому выйти, полезли в него румяные бабки с котомками и корзинками. Расталкивая их руками и ногами и радуясь тому, что до меня наконец-то дошло, зачем они нужны, я умудрился протиснуться к дверям, и вместе с одной бабусей вывалился на тротуар. Троллейбус проскрежетал дверями и укатил прочь, хлюпая старой резиной шин. Старушка задумчиво поднялась из лужи и поинтересовалась у меня, кокой номер был у троллейбуса. Звучало это примерно так: - И так каждый раз, каждый божий раз("О чём это она".) … Соберусь к подруге… А очки забуду("Бог - это память!") … И номера даже не разглядеть… А спроси у кого, сами толком не знають… - 22 – ой. - Што-што? – Переспросила бабка. - 22 – ой номер. - Так вот ОНО ЧТО! – И в этом «ОНО ЧТО!» ей, видимо, открылась некая истина; взгляд стал ясным, лоб разгладился, и она, быстро собрав свои кутули, ринулась вослед ушедшему троллейбусу("Сумасшедшая".). Я сплюнул (Не люблю сумаснедших".) и, перейдя Невский, потопал по Пушкинской улице домой. Под курткой, прилипнув к спине, громко и неприятно чавкала рубашка. Она наелась дождя и, догадавшись, что я, как только доберусь до дому, выкину её, подло мне мстила: щекотала и гнусаво распевала всякие похабные песни. С подозрением косились на меня редкие прохожие ("Да ну их!"), я махнул рукой … «ДА-НУ-ИХ!!! ДА-НУ-ИХ!!! ШАЙБУ!!! ШАЙБУ!!!», - скандировала рубашка. * * * …Проститутки смотрели на Пушкина. Он их не видел, он собирался читать стихи, а ему бы стоило на них посмотреть, но Александр Сергеевич (или попросту «АС») не мог этого сделать, он стал памятником, рукотворным проектом, кого, уж, не припомню . Он оказался прав: тропа к нему не зарастала (будучи из гравия с песком). Сейчас на ней толпились проститутки, и «АС» возможно чувствуя их, придумывал какой-нибудь скабрезный стишок, дабы… «Да пошёл он вместе со своими стишками!» - Заорала рубаха истошным голосом. ... посмотрели на Пушкина, потом на меня, потом снова на Пушкина. Пушкин их не видел, он собирался читать стихи. … Я вывернул на Лиговский проспект и в ларьке купил полусвежих георгин (других не оказалось). Затем по Разъезжей доплёлся до Коломенской и очутился дома… * * * Кровать моя была вся мокрая, перевёрнутая, да и, вообще, мало походила на кровать. На подушке вальяжно развалился облезающий кот. Я устало заметил, что он скотина, и бросил ему георгины . Кот шипяще огрызнулся, но, взяв букет, удалился с ним в ванну. Через несколько секунд оттуда раздалось нечленораздельное матомяучянье, и он разъяренный выскочил из ванной. - Ты только взгляни, что это за хвост? – Промяукал он. Хвост и вправду был жалок. Я отмахнулся от кота рукой и пошёл спать. Сняв рубашку, я выкинул её в окно, она чёрной вороной взметнулась вверх и исчезла в луже луны… …Дожди убивали нас постепенно, чуть касаясь своими иголками, но с каждым разом они впивались всё глубже и глубже в наши души - вены, убивая любовь, убивая всё…. * * * Я уже собирался спать, когда в дверях тихо запели ключи, и через несколько секунд в комнату вошла Настёна. Она села на кровать и придвинулась ко мне. Такая нежная, такая красивая, такая милая, такая (никто никогда не сравниться с тобой, Любимая). - Знаешь, - заговорила она, - я сидела и смотрела в окно . Дождь кончился , и я распахнула окно: всё тебя ждала. Сначала было темно (о полудохлых фонарях и говорить не стоит), но потом из-за туч вывалилась луна, стало светло, почти как днём… Потом случилось нечто странное. - Она сделала паузу. – Ты не поверишь (Настя бросила на меня выжидающий взгляд, я лишь промолчал.)… Так вот, со стороны Пушкинской шла очень странная пара: очень высокая блондинка в чёрном плаще – накидке, завязанном на шее (такие плащи носили, наверняка, веке в 19-ом), и мужчина в одежде как у тебя; я даже подумала, что это ты, и решила посмотреть, куда вы идёте… Когда я выскочила на улицу вы (Настёна взглянула на меня)…они прошли как раз мимо нашего дома. Женщина, как-то уж очень неестественно, поворачивала голову, то влево, то вправо, и как заведённая повторяла: «Мой телефон, надо оставить мой телефон… Оставить телефон… Надо оставить мой телефон, мой телефон…» Я пошла за вами, тьфу ты, за ними… Мы уже почти дошли до Разъезжей, когда женщина обернулась, и я увидела, что у неё голова куклы. Она смотрела в мою сторону, а из глаз у неё фейерверком вырывался сноп огней. Я развернулась и побежала прочь, а когда оглянулась, они уже свернули за угол, и на улице никого не было. Настенька тихонько всхлипывала. Я обнял её, прижал к себе сильно и нежно; сердце сладко ныло и нашёптывало о том, что без неё я не стану, не захочу жить. - Странно, что я их не встретил, - сказал я. – Странно, что я не встретил тебя. Она махнула рукой, как бы извиняя за нелепость моих слов… И тут я всё понял…нет, не так… И тут на меня накатило…нет, не то…А-а, вот так: падающая за горбатые спины домов луна, обрисовав нашу комнату чёрными тенями, коснулась меня последним солнечным лучом этой ночи, и я понял, всё понял. - Знаешь, малыш, знаешь ли ты, что ты видела Смерть? Настя смотрела на меня, но на её лице не было удивления. Лишь пожав плечами, она сказала: - Наверно. Мы погрузились в тишину… - А того мужчину она забрала с собой, - сказал я. - Он был очень похож на тебя, - сказала Настёна. - Может быть, это и был я? - Нет, это был не ты. Настенька встала с кровати, подошла к окну, села на подоконник, не спеша перекинула ноги через него и, не обращая больше на меня внимания, легонько оттолкнулась от карниза и исчезла в ночи… …Я лежал на кровати и смотрел в дождливую темноту, мне было пусто, пустынно, мне было никак…я хотел бы быть тем мужчиной, с которым ушла Смерть… …Я смотрел в темноту…на глазах наворачивались слёзы…Настенька умерла шесть дней назад…передозировка…сон и смерть… P.S. Я хочу умереть, но Смерть, повторяя (хотя, теперь я знаю, что это никакое не повторение) фразу о забытом телефоне, лишь презрительно посматривает на меня своими кукольными глазами и убыстряет шаг. Я стараюсь не отставать… Андрей. Го
  • Заголовок английский
    Son-Petersburg is a short story by Andrei Go "Dream-Petersburg". I took the pen and began to rebuild the house. 08/30/2000. Please do not die, Or I will have to too ... Zemfira. Everyone who was born this summer died before the fall ... My love is bursting at the seams; intricate patterns tear her dress. Her kisses fall on her lips with magnificent longing ... I rode a trolleybus, I don’t know why, not knowing where. And, in general, why in the trolleybus? I thought about it, but a cat flying past baffled me. Like all cats he had (oh, these fluffy flaws - virtues!) A tail, by which I grabbed him. Puffing and hissing, he pounded his paws through the air (a kind of swimmer of an unknown style, although, perhaps, most of all, it looked like a kind of ordinary rabbit). "Well, here," I thought, "the cats have already sailed (ugh, you flew), and the people are walking on the ground - wandering around." The cat tensed up and, panting with a noisy engine, burst: the tail of a fluffy snake hung in my hand, and everything else, splashing with saliva and swearing not humanly, flew out into the open window. And immediately, calling for thunder, glare of lightning streaked across the walls of the houses; and somewhere, a sovereign thunderstorm was twisted high into the invisible sky. Large tears flowed down the glass cheeks of the trolleybus. With my right hand I reached for the window to close it, but the cat tail, strangely heavy, prevented me from doing this ... Damn it! ... I flopped back on the seat ... Damn it! ... Something greenish popped out from under me with a squeak and screech the creature splashed wet and thick on the floor and slipped away. I looked at my left hand ... Damn it! ... Instead of a cat (cat, cat) tail in my hand, a huge bouquet of huge dahlias was smiling with purple lips. I threw the flowers under the seat, there the snotches muffled. The window leaf stuck, and the rain cried right behind the collar of my jacket ... It was brewing ... A trolley bus suddenly turned onto Uprising Street (N.B. Well, they don’t walk on this street, they don’t go ...). From reverie, I again moved to irreality - a trolley bus, and my mood immediately fell (if it was at all; if it can be at all; if it is at all; if it can be called a mood at all) stupid spit of annoyance on the floor of the ill-fated trolley. I got up and stumbling over all kinds of arms and legs (I just can’t understand why there are so many arms and legs, well, much, much more than people?), I started to make my way to the exit (entrance). The trolley bus stopped in front of the metro, and immediately, without letting anyone get out, rosy grandmothers with their knapsacks and baskets climbed into it. Pushing them with arms and legs and rejoicing that it finally dawned on me why they were needed, I managed to squeeze through the doors and, with one granny, fell out onto the sidewalk. The trolley bus grated doors and drove away, squishing old rubber tires. The old woman thoughtfully rose from the puddle and asked me what the number was at the trolley bus. It sounded something like this: - And so every time, every single time ("What is it about.") ... I’ll gather my friend ... And I’ll forget my glasses (“God is a memory!”) ... And you won’t even see the numbers ... And ask whom, they themselves don’t really know ... - 22nd. - Whatever? - asked the grandmother. - 22nd number. - So IT IS WHAT! - And in this “IT IS WHAT!” A certain truth was apparently revealed to her; the gaze became clear, her forehead smoothed, and she quickly gathered her coutuli and rushed after the departed trolleybus (Crazy.). I spat (I Don't Like Crazies.) And, crossing Nevsky, I stomped home on Pushkinskaya Street. Under my jacket, clinging to my back, I squeezed my shirt loudly and unpleasantly. She ate enough rain and guessed that I would throw it out as soon as I got home. she took revenge on me: she tickled and nasally sang all sorts of obscene songs. Rare passers-by looked at me suspiciously ("Oh, they!"), I waved my hand ... "YES-NU-THEM !!! YES-NU-THEM !! ! WASHER !!! WASHER !!! ”, the shirt chanted. * * * ... Prostitutes looked at Pushkin. He didn’t see them, he was going to read poetry, and he should have looked at them third, but Alexander Sergeyevich (or simply “AS”) could not do this, he became a monument, a man-made project, which I don’t remember. He turned out to be right: the path to it did not grow (being from gravel with sand). prostitutes crowded her, and the “AS”, possibly feeling them, invented some rascally rhyme, so that ... “Let him go with his poems!” - the shirt shouted in a heart-rending voice ... looked at Pushkin, then at me, then again on Pushkin. Pushkin did not see them, he was going to read poetry. ... I turned onto Ligovsky Prospekt and bought half-fresh dahlias in a stall (there were no others). Then, along the Razezdei, he made his way to Kolomenskaya and found himself at home ... * * * My bed was all wet, upturned, and, in general, looked a little like a bed. On a pillow, an imposing cat collapsed imposingly. I tiredly noticed that he was cattle, and threw him dahlias. The cat hissed snapped, but taking a bouquet, withdrew with him to the bath. Seconds later, an inarticulate curse came from there, and he jumped out of the bathroom, furious. - Just look what kind of tail? - He blurted out. Tail really
  • Заголовок Китайский
    Сон- Петербург рассказ Анрдрей Го «Сон- Петербург». Я взял ручку и начал заново строить дом. 30.08.2000. Пожалуйста, не умирай, Или мне придётся тоже… Земфира. Все, кто родился этим летом, умерли, не дождавшись осени… Моя любовь трещит по швам; замысловатыми узорами рвётся её платье. Великолепной тоской ложатся на губы её поцелуи… Я ехал на троллейбусе, не знаю зачем, не зная куда. Да и, вообще, почему именно в троллейбусе? Я задумался над этим, но, пролетающий мимо кот сбил меня с толку. Как и у всех котов у него был (ах, эти пушистые недостатки – достоинства!) хвост, за который я его и схватил. Пыхтя и шипя, он сучил лапками по воздуху (этакий пловец неведомого стиля, хотя, пожалуй, более всего это походило на некую разновидность кроля обыкновенного). «Ну, вот, - подумал я, - уже и коты поплыли (тьфу ты, полетели), а пиплы всё по земле ходят – бродят». Кот напрягся и, пыхтя шумным паровозом, разорвался: хвост пушистой змеёй повис у меня в руке, а всё остальное, брызгая слюной и матерясь не по-человечаче, вылетело в раскрытую форточку. И сразу же, призывая гром, по стенкам домов прочертились блики молний; а где-то высоко вкручивалась в невидимое мне небо полновластная гроза. По стеклянным щёкам троллейбуса потекли крупные слёзы. Правой рукой я потянулся к форточке, чтобы закрыть её, но кошачий хвост, странно отяжелев, мешал мне сделать это… Чёрт возьми!… Я плюхнулся обратно на сиденье… Чёрт возьми!… Из-под меня с писком и визгом выскочило какое-то зеленоватое существо, мокро и густо шлёпнулось на пол и поскользило прочь. Я посмотрел на левую руку… Чёрт возьми!… Вместо кошачьего (котиного, котского) хвоста в руке улыбался фиолетовыми губами огромный букет огромных георгин. Я бросил цветы под сиденье, там сопливесто зачавкали. Форточку заело, и дождь плакал прямо за воротник моей куртки… Варкалось… Троллейбус неожиданно свернул на улицу Восстания (N.B. Ну, не ходят они по этой стрит, не ходят...). Из задумчивости я опять переместился в ирреальность – троллейбус, и настроение сразу же упало (если оно, вообще, было; если оно, вообще, может быть; если оно, вообще, есть; если это, вообще, можно назвать настроением) глупым плевком досады на пол злополучного троллейбуса . Я встал и, спотыкаясь о всевозможные руки и ноги (никак не могу понять, зачем рук и ног так много, ну, гораздо, гораздо больше чем людей?), начал пробираться к выходу (входу). Троллейбус остановился напротив метро, и сразу же, не давая никому выйти, полезли в него румяные бабки с котомками и корзинками. Расталкивая их руками и ногами и радуясь тому, что до меня наконец-то дошло, зачем они нужны, я умудрился протиснуться к дверям, и вместе с одной бабусей вывалился на тротуар. Троллейбус проскрежетал дверями и укатил прочь, хлюпая старой резиной шин. Старушка задумчиво поднялась из лужи и поинтересовалась у меня, кокой номер был у троллейбуса. Звучало это примерно так: - И так каждый раз, каждый божий раз("О чём это она".) … Соберусь к подруге… А очки забуду("Бог - это память!") … И номера даже не разглядеть… А спроси у кого, сами толком не знають… - 22 – ой. - Што-што? – Переспросила бабка. - 22 – ой номер. - Так вот ОНО ЧТО! – И в этом «ОНО ЧТО!» ей, видимо, открылась некая истина; взгляд стал ясным, лоб разгладился, и она, быстро собрав свои кутули, ринулась вослед ушедшему троллейбусу("Сумасшедшая".). Я сплюнул (Не люблю сумаснедших".) и, перейдя Невский, потопал по Пушкинской улице домой. Под курткой, прилипнув к спине, громко и неприятно чавкала рубашка. Она наелась дождя и, догадавшись, что я, как только доберусь до дому, выкину её, подло мне мстила: щекотала и гнусаво распевала всякие похабные песни. С подозрением косились на меня редкие прохожие ("Да ну их!"), я махнул рукой … «ДА-НУ-ИХ!!! ДА-НУ-ИХ!!! ШАЙБУ!!! ШАЙБУ!!!», - скандировала рубашка. * * * …Проститутки смотрели на Пушкина. Он их не видел, он собирался читать стихи, а ему бы стоило на них посмотреть, но Александр Сергеевич (или попросту «АС») не мог этого сделать, он стал памятником, рукотворным проектом, кого, уж, не припомню . Он оказался прав: тропа к нему не зарастала (будучи из гравия с песком). Сейчас на ней толпились проститутки, и «АС» возможно чувствуя их, придумывал какой-нибудь скабрезный стишок, дабы… «Да пошёл он вместе со своими стишками!» - Заорала рубаха истошным голосом. ... посмотрели на Пушкина, потом на меня, потом снова на Пушкина​. Пушкин​ их не видел, он собирался читать стихи. … Я вывернул на Лиговский проспект и в ларьке купил полусвежих георгин (других не оказалось). Затем по Разъезжей доплёлся до Коломенской и очутился дома… * * * Кровать моя была вся мокрая, перевёрнутая, да и, вообще, мало походила на кровать. На подушке вальяжно развалился облезающий кот. Я устало заметил, что он скотина, и бросил ему георгины . Кот шипяще огрызнулся, но, взяв букет, удалился с ним в ванну. Через несколько секунд оттуда раздалось нечленораздельное матомяучянье, и он разъяренный выскочил из ванной. - Ты только взгляни, что это за хвост? – Промяукал он. Хвост и вправду был жалок. Я отмахнулся от кота рукой и пошёл спать. Сняв рубашку, я выкинул её в окно, она чёрной вороной взметнулась вверх и исчезла в луже луны… …Дожди убивали нас постепенно, чуть касаясь своими иголками, но с каждым разом они впивались всё глубже и глубже в наши души - вены, убивая любовь, убивая всё…. * * * Я уже собирался спать, когда в дверях тихо запели ключи, и через несколько секунд в комнату вошла Настёна. Она села на кровать и придвинулась ко мне. Такая нежная, такая красивая, такая милая, такая (никто никогда не сравниться с тобой, Любимая). - Знаешь, - заговорила она, - я сидела и смотрела в окно . Дождь кончился , и я распахнула окно: всё тебя ждала. Сначала было темно (о полудохлых фонарях и говорить не стоит), но потом из-за туч вывалилась луна, стало светло, почти как днём… Потом случилось нечто странное. - Она сделала паузу. – Ты не поверишь (Настя бросила на меня выжидающий взгляд, я лишь промолчал.)… Так вот, со стороны Пушкинской шла очень странная пара: очень высокая блондинка в чёрном плаще – накидке, завязанном на шее (такие плащи носили, наверняка, веке в 19-ом), и мужчина в одежде как у тебя; я даже подумала, что это ты, и решила посмотреть, куда вы идёте… Когда я выскочила на улицу вы (Настёна взглянула на меня)…они прошли как раз мимо нашего дома. Женщина, как-то уж очень неестественно, поворачивала голову, то влево, то вправо, и как заведённая повторяла: «Мой телефон, надо оставить мой телефон… Оставить телефон… Надо оставить мой телефон, мой телефон…» Я пошла за вами, тьфу ты, за ними… Мы уже почти дошли до Разъезжей, когда женщина обернулась, и я увидела, что у неё голова куклы. Она смотрела в мою сторону, а из глаз у неё фейерверком вырывался сноп огней. Я развернулась и побежала прочь, а когда оглянулась, они уже свернули за угол, и на улице никого не было. Настенька тихонько всхлипывала. Я обнял её, прижал к себе сильно и нежно; сердце сладко ныло и нашёптывало о том, что без неё я не стану, не захочу жить. - Странно, что я их не встретил, - сказал я. – Странно, что я не встретил тебя. Она махнула рукой, как бы извиняя за нелепость моих слов… И тут я всё понял…нет, не так… И тут на меня накатило…нет, не то…А-а, вот так: падающая за горбатые спины домов луна, обрисовав нашу комнату чёрными тенями, коснулась меня последним солнечным лучом этой ночи, и я понял, всё понял. - Знаешь, малыш, знаешь ли ты, что ты видела Смерть? Настя смотрела на меня, но на её лице не было удивления. Лишь пожав плечами, она сказала: - Наверно. Мы погрузились в тишину… - А того мужчину она забрала с собой, - сказал я. - Он был очень похож на тебя, - сказала Настёна. - Может быть, это и был я? - Нет, это был не ты. Настенька встала с кровати, подошла к окну, села на подоконник, не спеша перекинула ноги через него и, не обращая больше на меня внимания, легонько оттолкнулась от карниза и исчезла в ночи… …Я лежал на кровати и смотрел в дождливую темноту, мне было пусто, пустынно, мне было никак…я хотел бы быть тем мужчиной, с которым ушла Смерть… …Я смотрел в темноту…на глазах наворачивались слёзы…Настенька умерла шесть дней назад…передозировка…сон и смерть… P.S. Я хочу умереть, но Смерть, повторяя (хотя, теперь я знаю, что это никакое не повторение) фразу о забытом телефоне, лишь презрительно посматривает на меня своими кукольными глазами и убыстряет шаг. Я стараюсь не отставать…