Подобно тому как само искусство, начиная незначительными опытами, проходит различные ступени, чтобы с трудом подняться до светлой высоты совершенства, так и любитель, желающий стать знатоком искусства, только постепенно доходит до познания его и его чудных образов. Один достигает этого медленнее, другой скорее, смотря по обстоятельствам и по прирожденному художественному чувству. Но никто не становится вдруг совершенным его знатоком. Самый способный, одаренный богатейшими опытами исследователь должен сознаться, что он не достиг еще конца своих розысканий, что на обширном поле искусства кое-что ему еще совершенно неизвестно, кое-что осталось неясным. При всем богатстве новейших исследований остаются еще темные области в истории искусства, ожидающие своего Колумба для открытия неизвестного и для уяснения сомнительного. Один из трудолюбивейших исследователей нашего времени, Гейнеке, совершенно верно заметил: «Один человек не может всего знать, не может всего видеть!»
Есть различные пути для познания искусства вообще и нашего предмета, гравюры, в особенности. Но такое познавание невозможно без предварительного знакомства с техникой различных родов гравюры. Как можно, например, проникнуть в тайны различных изменений, испытанных художественным листом в течение времени, если неизвестно первоначальное появление этого листа, какой вид он должен был иметь в момент совершенства, какие изменения возможны были на доске и каких допустить нельзя? Как можно судить о красоте, например, гравюры на дереве, если неизвестны границы, перешагнуть которые этот род искусства не может? Как можно рассуждать о редкости и совершенстве произведения граверного искусства, если не знаешь истории изменений приемов каждой его манеры?
Поэтому мы здесь предпосылаем описание техники отдельных родов гравюр, представляя их втоже время для начинающего исследователя и собирателя в их историческом развитии.
По материалу, избираемому художником для вырезывания своего рисунка с целью приспособить его к размножению, мы различаем три главных рода гравюр. В хронологическом порядке их развития материалы эти суть: дерево, металл и камень. На материале первого рода рисунок выходит выпуклым, рельефным; второго - углубленным внутрь; третьего - он остается на поверхности, а оттиск с него становится возможным благодаря химической особенности рисунка. Таким образом, мы различаем три главных рода гравированных произведений: гравюру (резьбу) на дереве (НокзсйшП), гравюру на меди (КирГегзбсЬ) и литографию. Каждый из этих главных родов имеет свои виды, обусловленные различными манерами обработки отдельного материала, и эти виды мы рассмотрим по порядку.
Исключением из приведенного правила является резьба на металле (МеЫПсйтИ). По материалу этот род гравюры должен был бы быть отнесен ко второй категории гравированных произведений. Но это не так. Дело в том, что работа на металле производится таким же точно образом, как на дереве, т. е. рисунок выходит на доске выпуклым. Хронологически резьба на металле предшествует гравюре на дереве, и поэтому о первой следовало бы говорить раньше, чем о второй. Но мы дали ей место, как вариации резьбы на дереве, после гольцшнита, потому что в резьбе на металле усматриваем вид рельефа и, кроме того, в истории искусства эта манера ограничена более тесными пределами, как бы ни были интересны открытия новых исследований в этой области 3 - Самый богатый материал дают Т.О. Вайгель и Цестерман: «1)1е АпГапде бег □гискегкип^» («Начала искусства печатания»), где наряду с исследованиями Пассавана, черпавшего, впрочем, из того же источника, представлены подробнейшие доказательства этого рода искусства..
Отдел первый
(Гравюра на дереве ксилография) и ее видоизменения
1. Техника гравюры на деревехудожник, желающий создать резьбу на дереве с целью воспроизведения картинного изображения, употребляет для того прежде всего материал, в данном случае дерево, и, как вспомогательное орудие, известные инструменты, коими он обрабатывает его. Не всякое дерево пригодно для этой цели. Обыкновенно берут буксовое или грушевое дерево, потому что на нем можно равномерно работать по всем направлениям, тогда как дерево с длинными волокнами допускает линии лишь в одном направлении. Деревянную доску строгают начисто и приводят в безукоризненно гладкий вид. На такой доске рисунок делается карандашом или тушью. Если изображение копируется, то рисунок, как в зеркале, должен выйти навыворот: что в оригинале было направо, то здесь должно выходить налево. Совершенно безразлично, покрывать ли поверхность предварительно слоем мела или переводить рисунок прямо на естественную поверхность дерева. Резчик предпочитает первое, потому что рисунок выходит яснее.
После этого начинается работа резчика, ибо рисунок может быть переведен на дерево и другим лицом, например самим живописцем. Резчик употребляет ножи различного рода: сперва он режет малым острым ножом по обеим сторонам линии рисунка, чтобы отделить их от других частей деревянной поверхности, а потом другими пригодными ножами снимает пустую, т. е. не занятую рисунком поверхность. По окончании этой работы рисунок изображен выпукло, рельефно. Этим доска окончена.
Но в произведениях граверного искусства следует отличать: приготовлениедос кииоттискс нее или размножение изготовленного на доске рисунка.
Чтобы отпечатать готовую доску, следует предварительно покрыть поверхность с изображением черной краской, прикасающейся только к выпуклому рисунку, ибо углубления доски остаются неприкосновенными. В прежнее время печатник гравюр на дереве приготовлял для этого особую черную краску; ныне же употребляют типографские чернила. На приготовленную таким образом деревянную поверхность кладется сырая бумага, долженствующая принять на себе рисунок. Сырая бумага притягивает к себе краску легко и надежно. Затем переходят к печатанию. Прежде это было делом затруднительным, ибо печатание состояло в трении гладкой дощечкой или щеткой по наружной стороне бумаги, и это трение продолжалось до тех пор, пока можно было полагать, что все линии рисунка вполне и равномерно перенесены на бумагу. В типографиях этот способ и ныне еще употребляется для скорого получения корректурных листов, так называемых оттисков щеткой. В настоящее время гравюра на дереве печатается типографским прессом. Вследствие этого можно вставлять между или около букв и включать в текст книги гравированные на дереве иллюстрации, которые в одно с нею время покрываются краской и печатаются.
2. художественное значение гравюры на дереве
Чем опытнее рука резчика на дереве и чем точнее и вернее передан на доске первоначальный рисунок посредством резьбы, тем красивее и драгоценнее является гравюра. Читатель, вероятно, заметил, что в этом случае для художественного произведения работают две духовные силы: художник, создающий рисунок, и художник, вырезающий его на дереве. Последний, конечно, слишком часто являлся только в роли художественного ремесленника, меньше стоившего обыкновенного копировальщика, бездушно, без понимания и механически обрабатывавшего данный сюжет. В первое время этой отрасли искусства резчики на дереве (или резчики форм, как их называли) действительно были исключены из корпорации художников. Но тем не менее, резчик на дереве становится истинным художником, когда он глубоко проникается мыслью рисунка и с пониманием угадывает и передает дух его.
художник (рисовальщик) и резчик могут быть соединены в одном лице. Изобретатель рисунка может довершить свое создание механическими средствами резьбы. Когда изобретатель рисунка хорошо сведущ в технике резьбы на дереве, тогда, конечно, произведение его стоит на высшей ступени художественного совершенства в области этой отрасли искусства.
3. История гравюры на дереве
Где, когда и кем изобретена первая гравюра на дереве? История на этот тройной вопрос не дает нам ответа.
Мы выше заметили, что в произведении гравюрного искусства, следовательно и в резьбе на дереве, нужно различать двоякое: изготовление доски и отпечатание ее. Второе не может иметь места при несуществовании первого. Но и награвированная доска без оттиска ее на бумаге также не составляет гравюры, как разумеют ее в искусстве. В противном случае можно было бы придать большую древность гравюре на дереве, так как до первого оттиска на бумаге в течение столетий существовали вырезанные доски. Конечно, эти доски имели совсем иное назначение, но они существовали и могли быть отпечатаны. Но как ни кажется незначительным переход от вырезанной доски к оттиску ее на бумаге, целые столетия должны были пройти до осуществления этого.
Так, рассказывают об остиндийцах, что они много раньше китайцев имели ситцы, раскрашенные деревянными вырезками. Ради курьеза можно здесь упомянуть, что, по рассказу аббата Джили (6Ш1 «8аддю & 81опа Атепс», 1870), на верхнем Ориноко с давних времен женщины глиняными штампами в большие праздники раскрашивают себе груди и бедра яркими фигурами. Для нашего предмета более интереса представляют древние Египтяне и этруски. Первые, как доказано, отмечали свои кирпичи деревянными штампами, что можно видеть на экземплярах, сохранившихся в Британском и Берлинском музеях. Этруски, говорят, делали надписи на вазах посредством штампов, но это требует еще проверки. Римляне, напротив, имели фабричные клейма на глиняной посуде Деззегае 31дпа1:опае); их животные и рабы отмечены были такими же знаками. В Помпее у одного пекаря нашли хлеб (ныне
он находится в Музее Борбонико), носящий на себе вдавленный штемпель булочника, подобно тому как и теперь в некоторых местностях хлебы снабжены штемпелями булочников. Вспомним здесь и то, что употребление перстней с печатью очень древнее и что в резьбе по бриллиантам встречались поразительные работы. Интересно одно место в Плутархе. Он повествует, что король Лакедемонии, Агезилай, перед началом похода, во время жертвоприношения, написал себе в обратном виде на ладони слово (ую1:) (победа), потом ударом руки оттиснул его на внутренностях зарезанного животного, чтобы этим знаком возбудить храбрость своих воинов. Если, наконец, вспомнить, что, по Квинтилиану, римляне имели шаблоны для отметки имен или знаков, то следует удивляться, что эти развитые народы, имевшие, так сказать, все необходимое для оттиска, которым не неизвестна была и идея размножения предмета посредством тиснения, тем не менее не дошли до действительного перевода своих многоразличных образцов на бумаге. Опять история с яйцом Колумба!
После этого наступает длинный период непроницаемой тьмы. Во времена Каролингов мы находим на публичных документах подписи в форме монограмм, подписи высокопоставленных лиц. В них хотели видеть оттиски с деревянных досок, но они легко могли быть произведены и прорезными патронами. Пассаван того мнения, что они сделаны пером. Обычай отпечатывать имена на грамотах штампами исторически можно доказать только в отношении позднейшего времени.
Можно считать доказанным, что уже в XII столетии штемпеля употреблялись (преимущественно в Эйнзиделне в Швейцарии) для изображения начальных букв в рукописях того времени. В виде примера можно указать на подобное сочинение в баварском монастыре Роттенбухе (образная копия у Геллера - «История гравюры на дереве»; Не11ег: «I ПзЮие Не 1а дгатиге зиг Ьо1з»). Начальные буквы в этом сочинении принимаются, правда, за оттиски с металлических досок. Но так как линии сделаны на доске выпукло, то мы в этом случае имеем дело с гравюрами, резанными на металле (см. ниже), которые, за исключением материала, совершенно тождественны с гравюрами на дереве. В этом случае мы убеждаемся, что резьба на металле предшествовала резьбе на дереве, и, вероятно, по причине трудности обработки металла пришлось заменить его более сподручным для резьбы деревом. На это указывает также то обстоятельство, что в цветущее время гольцшнита совершенно оставили резьбу на металле.
С XIV столетия в Нидерландах, Франци, Англии и Германии на гробницах стали делать выпуклые фигуры на металлических досках. Такие доски в позднейшее время отпечатывались, и оттиски с них являются настоящими гравюрами на металле. Что эти доски не были предназначены для отпечатания, можно легко видеть по обратному письму на оттисках.
В конце XII столетия мы находим оттиски на материи (Хеидбшск), начинающей вскоре употребляться в виде подкладки на церковных облачениях. Эти оттиски производились с деревянных вырезных досок. В середине XIV столетия печатание это находилось уже на высокой степени совершенства (см. Вайгель и Цестерман «Начала искусства печатания», где приведены снимки с таких материй). К началу XIV столетия эту же манеру применили к обработке кожи для ковров. Эта отрасль промышленности достигла высокого совершенства; около середины того же столетия мы встречаем уже арабески, цветы и фигуры. Всюду печатание производилось ручным прессом.
В Италии мы встречаем особенный способ пользования разными моделями (деревянными или металлическими - это еще не решено). Кто имел случай любоваться в Уфициях (галереях) Флоренции прелестными картинами школы Джиото, Чимабуэ, Фра- Анджелико и др., тот, наверное, обратил внимание на пластически выступающие арабески в архитектуре, балдахинах и на украшениях на кантах платья. Все это произведено тиснением, посредством надставок из тонких меловых или гипсовых масс. Фома Мутина (из Модены?) перенес эту манеру из Италии в Богемию, как это видно на картинах его в Карлштейне и в Венском Бельведере.
Из вышеизложенного видно, как медленно гравюра на дереве дошла до ее полного развития, до отпечатка на бумаге. Конечно, с достоверностью нельзя определить день, даже год первого перевода картинного изображения с деревянной доски на бумагу, но приблизительно можно угадать как время, так и страну, где это имело место.
Часто утверждали, что введение в Европе игральны хкарт было ближайшим поводом к изготовлению резных досок, и на этом основании удерживалось воззрение, что древнейшая игральная карта вообще была и первой гравюрой на дереве. Но новейшие исследования доказали, что гольцшнит (в виде оттиска на бумаге) предшествовал игральным картам.
Игральные карты введены в Европе арабами, вероятно заимствовавшими их у китайцев. На аравийское происхождение карт указывает их Итальянское (па1Ь1) и испанское (па^ре8) названия. По Тирабоски, карты в Италии были в употреблении уже в XIII столетии (1299 г.). В Гер манию они перешли через Альпы из Италии. Здесь они застали уже гравюру на дереве, которая стала применяться ив их изготовлении. Итальянцы уже познакомились с ними в печатном виде, как с немецким товаром, ибо не известны такие печатные карты, которые существовали до введения их в Германии (в XIV столетии) и до размножения их путем печати посредством гравирования на дереве. До этого они рисовались свободно, от руки. (В виде примера можно указать на карты, роскошно сделанные Гренгонером в 1392 году для короля Карла VII.)
Год введения игральных карт в Германии неизвестен. Но если вспомнить, что картежная игра уже запрещена была в 1388 году в Нюрнберге, в 1397 году в Ульме, то безошибочно можно отнести введение их в употребление ко времени от 1360 -го по 1380 год. В Германии карты назывались письмами - ВпеГе (от Ьгеуе, как называлось все, письменный текст и изображение, самостоятельно отпечатанные на отдельных (летучих) листах); изготовители их назывались письмописцами (ВпеГша1ег), ибо контуры фигур они отпечатывали рисунком, вырезанным на металле или дереве, а потом посредством патронов покрывали их красками.
Как уже замечено, печатный гольцшнит в Германии предшествовал введению карт. Мы упомянули о монахах в Эйнзиделне, изготовлявших заглавные буквы их рукописей штемпелями. Вероятно, художественно развитые монахи сами приготовляли для этого и образцы. Они пошли далее и стали вырезать на дереве целые страницы книг и потом отпечатывали их. Это называется печатанием с досок (ТаГеИшск). По изобретении книгопечатания и по введении печатания посредством отдельных букв тиснение досками все еще не вышло из употребления, в особенности для летучих листов, печатание которых не позволяло затраты большого капитала. Печатание этих листов производилось по мере сбыта их, что избавляло от потребности в большом запасе дорогой в то время бумаги.
От изготовления таких досок до употребления этого же способа для фигурных изображений уже было не далеко. Если художественно развитые монахи уже прежде вырезали фигуры на кафедрах, алтарях, хоральных стульях, то нет оснований считать для них трудным или невозможным вырезание фигурных изображений, по роду букв, с целью отпечатывания их. При рассмотрении древнейших гольцшнитов мы всегда находим изображения святых. В особенности от 1300 -го до 1490 года мы встречаем много картин религиозного содержания, причем во главе их стоят изображения св. Марии, страдания Христа и литургия св. Георгия. Такие картины массами фабриковались для братств, церквей, посещаемых богомольцами, и продавались народу. Этим объясняется редкость их в наше время: созданные для народа, эти картины исчезли среди него. С картиной связан был соответствующий текст: молитва или булла об отпущении грехов. Все это издавалось в виде летучего листа, который, понятно, печатался с одной только стороны, анопистографически. Наконец, составлялись целые циклы картин с соответствующим текстом. То были иллюстрированные проповеди. К таким сохранившимся еще сочинениям принадлежат: «ВЛНа раирегит», «Агз топепф», «Ароса1урзе».
Рядом с этими церковными сочинениями позднее являются светские, например: «Десять возрастов», «Колесо счастья», «Восемь плутовств» и другие.
На этих ранних произведениях гравюры на дереве совершенно отсутствуют год их появления и название их авторов. Такие листы, тисненные целыми досками, в то же время следует рассматривать как предшественников книгопечатания отдельными буквами. Они относятся, кажется, ко времени до 1450 года. Самая старая известная дата на гольцшните есть 1423 год, на знаменитом Христофоре в Буксгейме. Имеется несколько факсимиле с этого листа: у Мигг, Оц1еу, Не11ег'а, также в истории книгопечатания Фалькенштейна. При всей неуклюжести исполнения лист этот тем не менее свидетельствует уже о руке, опытной в этом деле, и поэтому наводит на мысль о существовании предшественников его. Мы поэтому не ошибемся, если отнесем употребление резных досок с целью отпечатывания их на бумаге к середине XIV столетия, если принять в соображение, что немецкие игральные карты уже около 1370 года изготовлялись посредством деревянных, а не металлических резных досок. Резьба же на металле относится к еще более древнему времени.
Что касается художественной формы этих древнейших гольцшнитов, то она стоит, конечно, на низкой степени искусства. В этом отношении произведения той эпохи имеют более антикварную и историческую, чем собственно художественную цену. Но исследователь искусства понимает их значение, а публичные музеи и в этом отношении совершенно справедливо стремятся к пополнению своих сокровищ. Памятники эти всегда останутся интересным полем для розысканий, добирающихся до самых бедных и скудных источников искусства, дабы дознать, из какого микроскопического зернышка оно развилось в могучее дерево.
ксилография, раз получив применение в общественной жизни, должна была сделаться очень производительной. Фабрикация игральных карт немало способствовала поднятию этой отрасли промышленности. В обывательской книге Аугсбурга картописцы (Каг1епта1ег) уже в 1418 году составляют особый цех. От последних, к выгоде для искусства, позднее отделились так называемые письмописцы (ВпеГша1ег), издававшие картинные изображения с (резным) текстом на малых или больших листах. Между тем как настоящие картописцы в своей художественной манере, так сказать, до настоящего времени остались на той же низкой ступени искусства, отделившиеся от них письмописцы стремились к высшему совершенству, и среди них ксилография от ремесла поднялась до настоящего художества.
С изобретением книгопечатания не было более надобности в обременительном вырезывании письменных знаков. Когда в то время усердно стали печататься иллюстрированные издания, то резчик мог употребить свое время и искусство на изображение фигур. Усиленный спрос на гравюры, естественно, вызывал усовершенствование гольцшнита. Изобретение печатного станка придало лучший внешний вид произведениям этой гравюры. Граверы на дереве, под именем резчиков форм (ГогтзсйпеШег), постепенно делались художниками, чему немало содействовало и то обстоятельство, что рисовальщики и живописцы начали пользоваться деревом, чтобы через размножение сделать популярнее свои работы.
Таким образом, для гравюры на дереве настало настоящее воскресение в конце XV столетия в древнем, художественно развитом Нюрнберге, в мастерских Антона Кобергера, который приобрел в сотрудники знаменитых художников Михаила Вольгемута (М1сЬае1 \Уо1дети111) и Вильгельма Плайденвурфа (\У1111е1т РАккешигП). Так создана была Нюрнбергскаяхроника, известное иллюстрированное сочинение, изданное в 1493 году Гартманом Шейделем.
Из Германии гравюра на дереве перешла в другие страны Европы. По Рейну она перешла в Нидерланды уже в начале XV столетия. Исторически можно доказать немецкое влияние на введение и распространение гравюры на дереве - в Англии, Франци, Испании и Италии.
Цветущее время старого гольцшнита относится к эпохе 1500—1550 годов, когда А. Дюрер, Вольфганг Реш, Г.С. Бегам, Г. Шайфлейн, Альторфер, Г. Бальдунг (Грин), Л. Кранах, Г. Гольбейн [4 - Для удобства (в особенности для распознавания гравюр) мы всегда будем приводить названия художников и по тексту. В этом месте названы: А. □Пгег, АоИ'д. Кезсй, Н.8. Вейат, Н. 8сйаий1еш, Айогйег, Н. Ваккпд (Спеп), I.. Сгапасй, Н. Но1Ьет. (Примеч. пер.)] и другие увековечили свои чудные произведения гравюрой на дереве. После этого, несмотря на сильную производительность, постепенно начался застой. Правда, и в период 1550—1560 годов мы встречаем отличных художников в этой области, но прежняя классическая сила их предшественников не была более достигнута ими. художники, на буксире у книгоиздателей, слишком усердно, до утомления, заняты были в качестве иллюстраторов; с другой стороны, гравюра на меди становилась опасной соперницей гольцшниту. Гравюра на дереве неминуемо начала приходить в упадок, так что к началу XVIII столетия она совершенно была забыта. Следствием этого было, что в XVIII столетии вообще утрачены были понимание и охота к произведениям гравюры на дереве, даже времени их цветущего состояния. Только с появлением на поприще художественной жизни гравюры на дереве нового времени, с Бевика (Вемс к) 1770 года, стали относиться с большей любовью и с большим уважением к старому гольцшниту, пока исследователям нашего времени не удалось, через устранение многих ошибок, поднять до должного уважения инкунабулы и художественные произведения древней гравюры на дереве. Время справедливой оценки художественного содержания и значения этих достойных памятников искусства наших предков должно было наступить.
Характерная разница между нашей новейшей гравюрой на дереве и старым гольцшнитом состоит в том, что прежние художники посредством гольцшнита хотели передать простой рисунок пером, тогда как современный резчик, посредством сложных штрихов, стремится (подобно граверу на меди) произвести живописный эффект. С изменением цели должны были измениться и инструменты: прежний нож оказался уже недостаточным, и ксилограф для достижения желанной цели должен уже пользоваться различного рода резцами.
4. Сами ли знаменитые художники XVI столетия гравировали на дереве?
Этот вопрос, давно занимающий исследователей и доведший их почти до взаимной ненависти, мы не можем здесь обойти и вынуждены дать на него какой-либо ответ.
Точнее, чем это могло быть выражено в заголовке, вопрос этот состоит в том: знаменитые живописцы и рисовальщики, имена или монограммы коих значатся на гольцшнитах, делали ли они только для них рисунок, конечно на дереве, или же в качестве резчиков сами вырезали эти рисунки на дереве? Да - отвечают не обинуясь одни; нет - утверждают столь же решительно другие.
Возможно, что рисовальщики сами вырезали на дереве свои рисунки. Сколь разнообразными манерами занимались тогда художники наряду с их истинным делом! Чтобы только ограничиться примером Дюрера, достаточно вспомнить, что он вырезал фигуры из дерева и слоновой кости. Отчего не допустить, что в мастерской резчика на дереве он сам занялся резцом?
То, что приводят против собственноручной резьбы художников, слабо и легко могло бы быть истолковано в противоположном смысле, если бы для положительного разрешения вопроса имелся ясный исторический документ.
Мигг держится того мнения, что Дюрер сам резал на дереве (1оигпа1 IX, 53). Он нашел на гольцшните, представляющем герб М. Бегейма (В. 159) ш Тегдо собственноручную приписку Дюрера к Бегейму, в которой сказано, что он работал герб с большим старанием. Относится ли эта работа к гравюре или только к рисунку для нее? Кто может это разрешить?
В хронике Франка Де-Ворда от 1536 года о Дюрере говорится, что он обладал таким совершенством в рисовании, живописи, резьбе (Стгатп’ипд) намедиидереве, в портретной живописи красками и без оных и т. д. Неужели слова дгаузгеп ш Но1х (вырезать на дереве) также должны обозначать только рисунок?
Вегп. ^оЬ^п в 1573 году говорит, что Дюрер своими гольцшнитами довел это искусство до высокого совершенства. Против этого возражают, что место это следует понимать в том смысле, что Дюрер своими превосходными рисунками на дереве дал повод усовершенствоваться гравюре на дереве.
Противники, отрицающие поставленный выше вопрос, опираются на слова самого Дюрера, рассказывающего в своем нидерландском путешествии, что он нарисовал на дереве герб обоих Рогендорфов и потом отдал его вырезать. Но это не единственный пример: мы знаем, что многие из своих рисунков он отдавал вырезать резчику форм Иерониму (I Пегопушиу) из Нюрнберга, например Триумфальные ворота. Таким же образом Иобст Динекер (!оЬм [Гепескег) вырезал на дереве рисунки Г. Шайфлейна к «Ае^Аишд», Ганс Люцельбургер (Напз Ри1хе1Ьигдег) в Базеле - рисунки Гольбейна. О Кранахе в этом отношении ничего неизвестно; Остендорфер для видов Регенсбурга сделал только рисунки; А. Альтрофер, говорят, кое-что и сам вырезал. На двух гравюрах, носящих знак Ганса Бальдунга (Напз Ва1бипд-6пеп) В. 57, 58., значится: ГестТ На с1а1г- оЬзсиг И. Вехтлина (I. \Уес1и1т), портрет Меланхтона, отмечено: Тас'|еЬа1. Как следует понимать это слово? Всякий беспристрастный исследователь согласится, что вопрос далеко не разработан всесторонним образом, окончательно не проверен и не уяснен.
Мы делим наш вопрос на части: вселигравюрынадереве, носящие имена или монограммы художников, вырезаны последними? По приведенным выше данным, мы отвечаем: нет! Но занимались ли они, или некоторые из них, вообще гравированием на дереве при изготовлении отдельных листов? Положительный ответ на такой вопрос решительно в состоянии дать лишь будущие исследования, если при счастливых открытиях они дойдут до окончательного вывода. Но никто не признает смелым, если мы выскажем наибольшее вероятие в пользу положительного его разрешения.
Но как можно говорить об оригинальных гольцшнитах Дюрера, Гольбейна, Кранаха, Шайфлейна и др., если художники делали только рисунок на доске, а не самую гравюру, носящую их имена? В таком случае это не оригинальные произведения их рук, а работы других, большей частью неизвестных художников? Но это не так! Ни в гравюре на меди, ни в литографии, даже в тех случаях, когда сам художник сделал рисунок на доске, оригинальность последнего не может быть так соблюдена, как в гравюре на дереве. Резчик форм ничего своего не влагает в работу; задача его состоит только в том, чтобы черта в черту, точка в точку соблюсти и сохранить совершенно готовый рисунок, сделанный на доске: он только выделяет из последней то, что не относится к рисунку. Кроме того, со всей достоверностью можно допустить, что рисовальщики сами наблюдали за работами резчиков и подчас сами делали в них небольшие исправления.
5. Выдающиеся художники гравюры на дереве
Из нашего очерка исторического развития гравюры на дереве ясно, что нельзя говорить об ее изобретателе. Из темной области ремесла она постепенно дошла до светлого искусства. Из периода до ее цветущего состояния до нас дошли лишь немногие имена художников. Чтобы составить себе картину о начале, росте и совершенстве этой отрасли искусства, нам для первого периода необходимо заняться самими листами, а в отношении периода после 1450 года и сочинениями, содержащими гольцшниты, в виде иллюстраций. Вообще же анализ, рассмотрение инкунабул (старопечатных книг) с гольцшнитами, сохраняемых в большем или меньшем числе в публичных кабинетах, представляется лучшей и кратчайшей дорогой для самостоятельного познания их.
Немецкаяшкола.
a. Как на руководство для начинающих исследователей следует указать на сочинение Пассавана - «Гравер-живописец» (Раззатап! «РепПгедгатенг»), I стр. 27 и 40 и след., где перечислены многие отдельные листы и сочинения первой эпохи. В руководствах к изучению искусства гравирования на дереве встречаются описания драгоценных инкунабул с гольцшнитами. Знаменитое собрание Т.О. Вайгеля, ныне, к сожалению, разбитое, описано в упомянутом уже сочинении «Начала искусства печатания». Оно также дает рисунки самых редких листов. В каталоге, составленном автором для Берлинского собрания гравюр, также приводятся лучшие листы этого собрания.
b. В золотой век гольцшнита встречаем мы имена знаменитых, уже названных резчиков форм: Иеронима Реша в Нюрнберге, Иобста Динекера из Антрофа иГанса Лютцельбургера в Базеле. Из знаменитых художников, имена или монограммы которых встречаются на гравюрах, мы назовем: А. Дюрера, Г. Буркмайера (Н. ВигктаЛ), Л. Кранаха, Г. Гольбейна (его «Пляска мертвецов» - «Тос11еп1апх» - самое тонкое, что когда- либо было вырезано на дереве), Г. Бальдунга, Альторфера, Г.С. Бегама, Урзеграфа (ГгзедгаР), Г. Шайфлейна, Гиршфогеля (111гзс11\'оде1).
c. В период отцвета: Брозамера (Н. Вгозатег), Лорха (М. I .огс11), Солиса (V. 8ойз), Поста Аммана (1оз1 Аттап). Позже искусство все более начало приходить в упадок. Издатели иллюстрированных изданий, для сбережения расходов, употребляли в дело старые, истертые доски, нисколько не заботясь о том, подходят ли политипажи под текст. Часто в сочинении употреблялась одна и та же доска при повествовании о различных событиях или о разных личностях!
&. В новое время многие знаменитые художники содействовали поднятию искусства, доставлением рисунков для иллюстрированных изданий и газет, как Менцель (А. Мепхе1), Рихтер (Ь. КасЫег), Найрайтер (О. №и- геиТйег), Шнорр (8сйпогг), Бендеман (ВеЫешапп), Гюбнер (НиЬпег) и другие. Как резчики форм достойны названия: Кретчмар (1<ге1хзс1ипаг), А. и О. Фогель (А. и О. Vоде1), Габель (ОаЬе1), Бюркнер (Вигкпег), Аедель (Ьоёе1), Флегель (Г1еде1), Мюллер (Ми11ег), Браун (Вгаип) и Шнейдер (8сйпеМег).
Нидерландскаяшкол
а. В Антверпене резчики форм уже в XV столетии состояли членами гильдии Ауки (1435). Об инкунабулах смотри Раззатап! I, стр. 107 и след. Классическое время совпадает с тем же периодом в Германии, только оно не так быстро прекратилось. Мы находим там Ауку Лейденского (I .исаз V. ^еуйеп), Вальтера ван Ассена (I. \Уа1111ег Vап Аззеп), Гольциуса (Н. Оокшз), Аифринка (Пейгпк), Йегера (1едйег, родом немец, подражавший Рубенсу), Хр. ван Сихема (Сйг. Vап 81с11еш), Абр. Блемерта (АЬг. В1оетаегЦ.
Англия нам почти ничего не спасла из инкунабул. Гравирование на дереве, должно быть, только позднее введено было в стране, быть может, в одно время с книгопечатанием. Аист с 68 строками текста, какого-то «Мога1 Р1ау» с маленькими розетками, остаток середины XV столетия, находился в коллекции Т.0 Вайгеля и срисован в этом сочинении. В книге «Ъ1Ьег Гез1^а11з», Го1. ОхГогс!, 1486 г. находятся гравюры на дереве, но резчик их, вероятно, был нидерландцем. В новейшее время Англия может указать на нескольких художников этой манеры: Джаксона (1.В. ^аскзоп), И. и Ф. Бевик (I. ипс! Т11. Ве\\аск), Райта (\Упд111), О. Шмита (О. 8шП11) и других.
Французскаяшкола.
Цех Луки, существовавший с 1391 года, уже в 1430 году был в славе, но сомнительно, включал ли он в свою среду и резчиков форм. Кажется, только книгопечатание обратило внимание французов на гольцшнит, и древнейшие французские гравюры на дереве, описанные Пассаваном I, стр. 154, относятся к середине XV столетия. Резчики форм назывались ^отшо^^е^з (от ^от^п^з, ликописатели нашего Господа - Iтад^е^з &е по1ге 8е^дпе^^). Кобергер из Нюрнберга посылал мастеров во Францю. Резчики Лиона вскоре сделались известными. В эпоху Возрождения (^епа^ззапсе) достойны названия: Гужон (I. Ооирп), Кузен (Соизш), Берн. Саломон (Вегп. 8а1отоп, назыв. 1 .ереГн ВегпаМ). Все они жили в Лионе. В XVIII столетии процветает Папильон и его семейство (РарШоп) и Ник. Ле-Сюер (№с. ^е-8^е^^). В новое время ксилография поощряется множеством иллюстрированных изданий и газет. В особенности здесь следует назвать Гаварни, Доре и других.
Итальянских гольцшнитов XIII—XV столетий история искусства не знает, хотя представляется вероятным, что Итальянцы занимались печатанием на материях. Адвокат Оде в Ситтене (8п1еп) обладал куском ковра, на котором изображена история Эдипа (МшКей. с!ег апк|. ОезеИзсй. ш /ипсй XI). Печатные игральные карты в Венеции запрещены были сенатом в 1441 году, но они легко могли быть ввезены из Германии. И в сочинениях того периода мы не находим гольцшнитов. Сочинения: «МопТе запТо Ш Юю», написанное N10. 61 ^о^еп2о бе11а Мадпа, Флоренция, 1477 года, и «Вгута СотеФа» Данте, изд. 1482 года, иллюстрированы гравюрами на меди Бальдини (В. Ва1Шт) по рисункам Сандро Боттичелли (8апбго ВоТйсеШ). В Риме немец, Ульрих Ган (Нап, Найп) из Ингольштадта, издал в 1467 году с гравюрами на дереве сочинение «Мебйайопез ^йапшз бе ТиггесгетаЩ». Быть может, он сам был резчиком форм. О других инкунабулах, появившихся в Италии, смотри у Пассавана. Из старых мастеров следует назвать Мантенья (МапТедпа), Росекса (№с. Козех), Джиантонио из Бершчии (61ап1опю ба Вгезсза), Пшзерре РогТа бе11а ПагГадпапа, Гг. Магсойш. О новейших ничего важного сообщить нельзя.
ВИсиании, говорят, немецкие художники ввели гравюру на дереве. Отдельные сочинения приводит Пассаван I. 17' и след.
6. О резьбе на металле (МеСаНвсЬпШ)
На стр. 26 мы уже предпослали некоторые сведения о резьбе на металле. Хотя здесь говорится о роде гравюры на металле, мы, тем не менее, отнесли эту главу к отделу о гольцшните, потому что оттиски с такого металла дают такие же результаты, как оттиски с деревянной доски. Несмотря на то что эта гравюра предшествовала гольцшниту и древнее последнего, мы, тем не менее, отвели ей место после гравюры на дереве, потому что рассматриваемая гравюра обнимает лишь краткий период и с развитием гольцшнита впоследствии совершенно вышла из употребления.
Техника резьбы на металле та же самая, что и на дереве, но ввиду более твердого материала работа производилась другими орудиями. В более раннее время из металлов употребляли желтую, а позднее и настоящую медь. Рисунок также оберегается на поверхности доски, как в гольцшните; не относящееся к нему вырезается так, что на оконченной доске он является выпуклым, рельефным. Способ печатания тот же, что и при гравюре на дереве.
Штемпеля для начальных букв вырезались в XII столетии в Эйнзидельне, как уже сказано, на металле. Так как позднее резьбу на металле нашли менее практичной, чем гравюру на дереве, достигшей уже порядочного развития, то первая совсем была оставлена. До новейшего времени гравюры, резанные на металле, считались гольцшнитами, и теперь еще не все исследователи держатся мнения о существовании особой резьбы на металле в описанном виде. Основываясь на мнении опытных резчиков и печатников, старательному Т.О. Вайгелю удалось при наличности его знаменитого собрания отделить гравюру, резанную на металле, от гольцшнита. Свои разыскания Вайгель, еще до обнародования своего сочинения, сообщил исследователю Пассавану, воспользовавшемуся ими в своем «РепИге-дгатенг» [5 - Коллоф в статье «/оап Апбгеа» в художествен. лексиконе Майера (I ,ех. I стр. 699) с желчью нападает на Пассавана за то, что он осмеливается различать гравюру, резанную на металле, от гравюры на меди. «Самый неопытный новичок, - говорит он, - с первого взгляда узнает в т. н. гравюрах на металле гольцшниты», что в неопытном новичке нас вовсе не поражает. Для нас непонятно, каким образом сам Коллоф ставит себя в ряд неопытных новичков. Если он там же говорит, что «Пассаван, однако ж, не объясняет, что он разумеет под резчиками на металле, то мы удивляемся, как опытному знатоку искусства неизвестна первая же страница сочинения Пассавана («РешТге-дгауеиг»), где в примечании содержится ясное изложение предмета.].
Как различают гравюру, резанную на металле, от гравюры на дереве? Вообще для этого нужна большая опытность, верный глаз и частое сравнение инкунабул. Неопытный новичок может легко принять оттиски с металлической доски за дурные оттиски с деревянной. Особое явление,
послужившее также открытию гравюр на металле, облегчает исследование: случалось, что в прежние времена вырезанные деревянные доски вкладывались в рамку, вырезанную на металле, как в раззе раПонГ так что выпуклые рисунки обеих досок приходились на одной поверхности и отпечатывались в одно время.
На таких листах (описание их факсимиле в сочинении Т.О. Вайгеля и в моем каталоге Берлинского кабинета под № 21 приведен такой лист), по различным результатам оттиска, узнают, что в основании изображения и бордюра лежали различные материалы. Вообще нужно сказать, что деревянная поверхность легче воспринимает черную краску и в контурах и рисунки передает ее влажной бумаге равномернее, сильнее и яснее, чем металл, на котором она сливается малыми или большими точками. При частых оттисках каемка изображения на металлической доске сгибается, но не лопается, тогда как в гольцшните такая линия никогда не может согнуться. Гравюры на дереве, имевшие в ранних оттисках беспрерывный борт, обнаруживают в позднейших оттисках отсутствие частей каймы, потому что отдельные части ее отвалились. На деревянных досках от времени образуются также трещины, что никогда не бывает на металлической доске. Подробности см. в сочинении Т.О. Вайгеля и в «Решйе- дгатенг» Пассавана.
Видели ли когда-либо металлическую доску, которая вырезана была как деревянная? Сохранились деревянные доски от инкунабул, но не металлические, ибо металл мог пойти в другое дело. Впрочем, в Базеле и в архиве Ротенгана найдены такие металлические доски, и хотя они относятся к XVI столетию, тем не менее они наилучшим образом подтверждают вообще их существование.
Как в гравюре на дереве, так и здесь мы не можем указать на изобретателя резьбы на металле. До нас не дошло даже ни одного имени художника, связанного с этим родом гравюры. Французские сочинения с гравюрами, резанными на металле, приводит Пассаван I, стр. 159 и след. Вильям Кекстон (СахТоп) издавал в Англии в XV столетии сочинения с металлическими гравюрами. И в других английских сочинениях встречаются таковые. См. Пассаван 1Ь 178 и след.
7. О листах с выскребенным фоном (8сБго1Ыайег, Машеге спЫее, ташеге йе Вегпагй МНпе<, ^оНед рййез)
Как гольцшнит, так и гравюра, резанная на металле, представляют, в манере их обработки, видоизменение, вариацию при изготовлении деревянной или металлической досок. Контуры рисунка остаются выпуклыми, но часто облачения или их каймы, пол или задний фон оставляются невырезанными, в виде поверхности, на которой схематически делаются углубленные точки или линии; другими словами, эти части, как в гравюре на меди, обрабатываются точками и линиями. При печатании же углубленные точки или линии выходят белыми, а фон черным, что придает таким листам особенный характер.
Так, на темных облачениях выходят всякие светлые фигуры; на каймах их - разнообразные цветы или украшения из драгоценных камней; из черной земли появляются светлые цветы или пол выходит паркетным. В особенности ковры на заднем плане отличаются прекрасными образцами орнаментуры.
Эта манера появляется с начала XV столетия и теряется в эпоху развития гравюры на меди.
Нельзя указать на имена художников и этого рода искусства, даже монограммы их не встречаются. В позднейшее время, в особенности во Франци, где манера эта много раз употреблялась для иллюстрации «Неигез», фигуры делались без пунктира, а фоны пунктиром.
Сделан ли такой лист на деревянной или металлической доске, это узнается способом, уже указанным выше. Иллюстрации во французских молитвенниках суть все гравюры, резанные на металле. Превосходные листы этого рода описывает Пассаван I. 85; в собрании Вайгеля также встречается много таких листов. Ф. Бартч в сочинении о Венской коллекции на стр. 66 также приводит таковые. Самые красивые листы Берлинского кабинета указаны на стр. 10 приведенного каталога.
8. Гравюры на дереве в светотень (С1ак оЬзсиг)
Для получения гравюры на дереве в светотень необходимы две или несколько досок, в коих каждая работается особым образом. Эти доски, одна после другой, отпечатываются на той же бумаге с большой аккуратностью и верностью в их наложении. На первой доске обыкновенно делаются только контуры изображения, иногда с тенями и со штрихами. При отпечатании такого листа двумя досками берут цветную бумагу, на которой первая доска дает изображение черным цветом, а вторая печатает светлые места белым цветом, или берут белую бумагу - тогда вторая доска кладет тени. При трех или многих досках вторая, третья и т. д. постепенно вырабатывают тени в различных тонах. При печатании употребляют также различные краски: обыкновенно серую, коричневую, голубую или зеленую.
При рассмотрении готового листа он имеет характер рисунка тушью. Эта манера в Италии и Германии применяется с той именно целью, чтобы размножить рисункизнаменитых художников.
Оттиски в светотень изобретены в начале XVI столетия. По сообщению Васари (Уазап), изобретателем этого рода искусства обыкновенно считался Гуго да Карпи (Нидо да Сагр^. Его первая гравюра на дереве в светотень носит 1518 год. Между тем мы имеем листы в с1а^ оЬзсиг немецких мастеров более ранней эпохи. Два таких листа Луки Кранаха (св. Христофор, Венера и Амур) носят 1506 год. «Бегство в Египет» его же - 1509 год. «Ведьмы» Бальдунга отмечены 1510 годом, Адам и Ева - 1511 -ми портрет Юлия II Бургмайратакже 1511 годом.
Но все-таки возможно, даже вероятно, что изобретение это самостоятельно сделано в обеих странах. Но в таком случае первенство должно принадлежать немцам.
Если вышеназванные немецкие художники не сами вырезали доски, листы, носящие их имена, какой же из немецких резчиков форм был изобретателем этой манеры? Называют Поста Динекера из Антдорфа (Антверпена). По крайней мере, последний в письме к императору Максимилиану от 27 октября 1512 года сам присваивает себе эту честь (см.
Пассаван I. 71).
Способ отпечатывать гольцшниты в светотень впоследствии послужил поощрением к изобретению раскрашенной гравюры (ТагЬеЫгиск).
На дереве гравюры в светотень работали: из немецких мастеров - А. Дюрер, Л. Кранах, Бургмайр, Г. Бальдунг, Вехтлин, Альторфер, позднее - И.Г. Пр естель, К.Ф. Гольцман. Из Итальянских мастеров: Гуго да Карпи, Доменико де Франчески, А. да Тренто, Б. Кориолано, Н. Больдрини, Вичентино, Руина, Сколари, позднее - Цанети. В голландии - Корнелий Блемерт соединил гравирование на дереве и меди для получения светотени: он вытравлял контуры (рисунка), а тени делал одной или двумя деревянными досками. Хорошие листы в светотень делали также Морельзе (МогеПзе), Г. Гольциус, Бусинк (Визшск), Мопен (Маираш).
9. О гравюре, отпечатанной тестовидной массой (Те^дй^^ск, 8сй^еГе1аЬйгиск аиГ Рар^е^, етргет^ез еп ра1е)
Здесь речь идет не о новом способе изготовления доски, а о новой манере отпечатывания готовых досок на бумаге. Вместо типографской краски берется серная масса, которая в тестовидном, мягком состоянии разливается на доске. Когда, после охлаждения серы, лист отнимается от доски, то рисунок на бумаге выходит выпуклым (свет углубленным, а тени рельефными).
Цель этого более странного, чем изящного, способа печатания состояла в том, чтобы подражать бархату или изображать вышивания и орнаменты, встречающиеся на коврах. Так как оттиски (относящиеся к XV столетию), вследствие высыхания массы, со временем стирались, выцветали и подвергались скорому уничтожению, то они принадлежат ныне к самым большим редкостям в публичных коллекциях. Пас- саван знает всего 16 таких листов, из коих пять в Венской коллекции описаны Бартчем.
10. О колорите старинных гравюр на дереве
Наибольшее число инкунабул встречается в раскрашенном виде. Причина этого легко понятна. Резчики, как уже замечено, занимались изготовлением картин духовного содержания, которые при случаях, как то: торжествах, процессиях и т. п., продавались или раздавались народу. Народ же очень любит краски, ибо он при отсутствии их нелегко понимает картинные изображения. Таков народ ныне, таков он был всегда. Чтобы религиозные изображения получали особенную цену в глазах их приобретателей, нельзя было обойтись без красок, и вследствие этого возникло занятие особого рода - раскрашивание гравюры на дереве.
Для исследователя колорит инкунабул не без значения ввиду того, что по характеру колорита он может сделать вывод о школе или стране, в которой появился и раскрашен тот или другой лист.
Мы не можем входить здесь в подробности этого вопроса, который, впрочем, еще займет исследователей, но желаем, по указаниям Т.О. Вайгеля, дать начинающему известную точку опоры в дальнейшем изучении предмета.
Различают четыре немецкие школы, которые разнообразят в колорите инкунабул.
Швабская школа (Ульм и Аугсбург) имеет веселый колорит и не употребляет голубой краски. Франконская школа (Нюрнберг и Нёрдлинген) имеет менее веселый колорит, темновато-красный цвет и охотно употребляет сурик. Баварская школа (Фрейсинг, Тегернзе, Мондзе, Кайзергейм) имеет бледные краски. Нидерландская школа богата красками, но отличается нежностью их (Т.О. Вайгель в приведенном сочинении).
Отдел второй
О гравюре на меди и ее различных родах
1. История изобретения
Как в истории гольцшнита, так и здесь мы должны различать изготовление гравированной металлической доски от оттиска с нее на бумаге.
Гравирование на металлических досках предшествует многими столетиями первому оттиску с них на бумаге.
От резьбы на дереве и металле гравюра на металле [6 - Для гравюры на металле автор употребляет два выражения - МеТаПзсйтй и МеТаПзйсй. Под первым он разумеет, как в гравюре на дереве (НокзсйшИ), тот род гравюры, в котором изображение выходит на доске выпуклым, рельефным, а под вторым - в котором изображение вырезается ниже поверхности доски. Для отличия этих понятий, за неимением технических выражений, мы переводили Ме1а11зсйпй1 - гравюрой, резанной на металле, а МеТаПзйсй - просто гравюрой на металле. Впрочем, в дальнейшем изложении автор под МеТаПзйсй всегда разумеет гравюру на меди, понятие которой весьма точно определено в тексте. (Примеч. пер.)] отличается манерой работы: рисунок выходит не выпуклым, а углубленным в доску, так что каждая точка представляет углубление, каждый штрих - род борозды, проведенной по металлу.
Такое вырезание линий в металле, вероятно, известно было в глубокой древности. Во время похода Наполеона I в Египет на одной женской мумии, представляющей возраст в 3000 лет, найдены украшения, произведенные резцом (углубленным образом). Состав, впущенный в борозды, делал из них ниелли. Известно, что и древний римский закон XII таблиц также врезан был в металлические доски. Посмотрите на древние зеркала греков и этрусков, и вы удивитесь совершенно оконченным выгравированным фигурам, которые при отпечатании их на бумаге дали бы настоящие гравюры, если б только ржавчина и неровность поверхности не служили препятствием к отпечатанию их.
В эпоху христианских Средних веков золотых дел мастера часто применяли искусство гравирования на металле к украшению орнаментами и фигурными изображениями чаш, дискосов, св. сосудов, рак и т. п.; и оружейники употребляли подобный же способ. Существование этого обычая можно признать во всех развитых государствах Европы начиная с XI века.
Так как гравировка на светло-блестящем металле не особенно была заметна, то у золотых дел мастеров вошел в употребление особый способ работы. По изготовлении резьбы углубленные штрихи покрывались черной эмалью (№де11иш). Состав ее делался из серебра, меди, олова, серы и буры (Вогах). Эти составные части сплавлялись вместе, выливались и охлаждались. Превращенная в порошок, масса эта рассыпалась на доске, которая нагревалась, так что масса вновь приводилась в жидкое состояние и проникала в углубленные линии, после чего доска полировалась. Таким образом получалась ниелля (№е11о), а штрихи ее благодаря наполнявшей их эмали имели вид рисунка на металле.
Ошибочно часто думают, что ниеллирование известно было только в Италии. И во Франци, ив Германии золотых дел мастера знали эту работу [7 - Пассаван I. 262 и след. описывает многие французские и немецкие ниелли раннего периода Средних веков.] точно так, как она известна была древним, что мы выше видели на египетской мумии. Римляне называли работавших эмалью - сшзТаш.
Но готовая ниелля уже не может быть отпечатана на бумаге, потому что рисунок и поверхность доски находятся на одном и том же уровне. До впуска эмали в разрезы мы, конечно, имеем металлическую награвированную доску, с которой можно делать оттиски на бумаге.
Если б способ ниеллирования ограничился только мастерскими золотых дел мастеров, то не было бы основания подробно говорить здесь об этом предмете. Но так как известные моменты истории искусства указывают на то, что здесь именно мы должны искать изобретение снимать оттиски на бумаге с награвированных досок, то мы не можем оставить любителя без некоторых указаний. Вообще с достоверностью не обнаружено, кто сделал первый оттиск на бумаге с вырезанной металлической доски. Возникший по этому поводу ожесточенный спор мало-помалу перешел на другую почву, и теперь спорят о том, принадлежит ли честь изобретения оттиска на бумаге с награвированной доски Итальянцам или немцам. Так как спор этот очень близко соприкасается с историей гравюры на меди (кунферштиха), то мы должны очертить его в немногих словах.
Но прежде нужно упомянуть еще об одном приеме ниеллаторов. Случалось, что мастера, чтобы удостовериться в качестве произведенной ими работы, еще до ниеллировки, т. е. до впуска эмали в вырезанные линии доски, снимали с последней слепок из гипса или мелкой земли. На полученной форме рисунок изображенного предмета выходил выпуклым. С этой формы, посредством растопленной серы, получалась доска, тождественная с первоначальной доской, на которой рисунок был углублен. Это такой же способ, какой ныне практикуется для получения, посредством гальванопластики, дубликатов оригинальных медных досок. Ниеллатор изготовлял для себя такие серные слепки отчасти для того, чтобы проверить работу, отчасти для того, чтобы сохранить себе на память снимок с нее, так как она сделана была в одном экземпляре (ишсит). Быть может, как полагает Шухардт, и любители художеств ценили такие слепки, ибо оригинала они иметь не могли
Васари (Уазап), один из самых уважаемых исследователей, в сочинении своем о жизни Марка Антония выступил с мнением, что знаменитый флорентийский золотых дел мастер Финигуера (Ешдиегга, родился в 1426 г.) был будто бы первый, снимавший оттиски на бумаге. Вот это место: «Начало гравюрного на меди дела относится ко времени около 1460 года и сделано флорентийцем Мазо Финигуера, который со всех вещей, вырезанных им на серебре, чтобы наполнить их черной эмалью (рег етрпег1е сП те11о), делал земляные слепки и обливал их жидкой серой. Полученные формы, зачерненные сажей и счищенные маслом, давали ту же картину, какая была и на серебряной доске. То же самое он делал также (е ^6 Гесе) влажной бумагой и той же черной краской, нажимая на первую круглой и гладкой палкой (?). От этого доска выходила не только отпечатанной, но как бы нарисованной пером».
Как понять эти предложения? Делался ли оттиск на бумаге с доски, как снимался с нее слепок из серы, или же этот оттиск делался уже со слепка? Можно то и другое вычитать из приведенного места. Что с подобных серных слепков действительно можно было получать оттиски на бумаге, доказал Шухардт собственными опытами.
Здесь следует заметить, что в таком смысле Васари писал в 1568 году. В более раннем издании его сочинений, в 1550 году, он еще не приписывает это открытие какой- либо определенной личности, следовательно и Финигуере; он там буквально говорит: «Как посредством серы снимают форму с вырезанной металлической доски, прежде чем покрыть ее ниеллой, такимжеобразомграверынашлиспособделатьот тискинабумаге» (Соз^ дН зТатраТоп Нотагопо й тобо сП Гаге 1е сагТе зи 1е зТатре сП гате со1 Тогси1о). Каким же образом выступает вдруг на сцене Финигуера?
Сторонники позднейшего воззрения Васари, будто Финигуера был изобретателем оттиска на бумаге, ссылаются на знаменитую Рах (образок), ниеллированную работу из числа сокровищ церкви Св. Иоанна во Флоренции, ныне находящуюся в музее последней, на которой изображено коронование Марии. Эта Рах есть будто бы работа Финигуеры, за которую ему в 1452 году (согласно Соп, а по Сауе - в 1450-м) заплачено было 66 гульденов и 1 лира.
В течение времени с этой Рах найдены два слепка из серы (один с неоконченной доски у Дураццо, другой с оконченной у герцога Букингамского) и два оттиска на бумаге (в Париже). Оттиски на сере, очевидно, относятся к тому времени, когда доска еще не была ниеллирова на. Оттиски на бумаге, вероятно, столь же древни, если они сняты с оригинальной доски, ибо со слепков из серы они могли быть отпечатаны только в значительно позднейшее время.
Если Васари прав, утверждая, что Финигуера делал оттиски на бумаге, и если правы его защитники, говорящие, что Рах с коронованием Марии есть работа того же мастера, тогда имеется достаточно документов, чтобы с достоверностью признать, что оттиски на бумаге гравюр на меди введены были у Итальянцев около 1460 года.
Но против Финигуеры, который будто бы вырезал Рах с коронованием Марии и снял с доски слепки и оттиски на бумаге, является важное сомнение. А именно: Румор (КишоПг) доказал, что неназванная Рах есть произведение Финигуеры, а другая Рах в той же церкви, на которой изображена гора Голгофа (СаНапепЬегд). Это говорит сам Васари в жизнеописании Поллаюло (где он ошибочно рассуждает о нескольких Расез), а еще точнее, Бенвенуто Челлини в его сочинениях. Если в ризнице (8сйаТх) церкви Св. Иоанна были только две Расез, то одна с изображением коронования Марии должна быть приписана Матвею Деи (МаТТео Эе1), который в 1455 году получил уплату за такую Рах [8 - Около 1750 года Джори (Ооп) действительно нашел в названной сокровищнице только две Расез: одну с мистериями Христа, другую с коронованием Марии.]. Это число года, конечно, приближается к дате, приведенной Васари (около 1460 г.).
Кроме того, Челлини, поступивший в 1515 году в обучение золотых дел мастерству и которому живо и хорошо известны были традиции о знаменитом ниеллаторе Финигуере, ничего не упоминает о том, чтобы последний изобрел оттиски на бумаге. Напротив, он в этом отношении больше думает о Мантенье (МапТедпа) и о Мартине Шене (Магйп 8с1юп - 8сИопдаиег).
Итак, мы признаем, что Итальянцы в 1455 году сделали первый оттиск на бумаге (предполагая, что парижский лист и пробный экземпляр Дураццо сняты с оригинальной доски); что искусство снимать такие оттиски вскоре у них сделалось главной, а не побочной целью; что художники стали изготовлять доски только для того, чтобы делать с них оттиски на бумаге. На одном листе Перегрино да Чезена (Регедппо да Сезепа), представляющем римское жертвоприношение, виден 1459 год, а на другом листе, изображающем клятву римских воинов, поставлен 1460 год. Так как надпись художника и буквы являются в прямом виде, тогда как оттиски с ниелль дают обратное письмо, то следует считать за достоверное, что доски Перегрино гравированы только для оттисков. К колыбельному времени искусства относятся еще Мантенья и А. дель Поллаюло, гравировавшие только для оттиска. Точно так же Сандро Боттичелли (8апдго ВоШсеШ) и Баччио Бальдини (Вассю Ва1сйп1).
Как уже упомянуто, и немцы стараются присвоить себе первенство в открытии оттиска на бумаге. Тактика их очень простая. Здесь нельзя рассчитывать на письменные доказательства: да и лучше не приводить на поле битвы неясные документы, могущие более спутать, чем уяснить дело.
Мы уже сказали, что немецким золотых дел мастерам ниеллирование так же хорошо известно было, как и Итальянским, следовательно, и гравирование на металле, хотя немецкие оттиски эпохи до 1460 года неизвестны. Как ниеллатора приводят М. Шонгауера, а Челлини упоминает о нем как о конкуренте Финигуеры в следующих замечательных словах: «Немцы, и в особенности Мартин Шен, убедились, что в красоте этой работы (ниелли) они не могут соперничать с Итальянцами, особенно с Мазо Финигуерой, и потому они занялись гравированием на меди для оттисков». По новым исследованиям, Шонгауер родился в 1420 году и умер в 1488-м. Следовательно, он действительно был современником Финигуеры, но в то же время и монограммиста Е. 8., самый ранний лист которого носит 1464 год.
Мы здесь пока не будем заниматься вопросом, далеко не решенным, действительно ли Шонгауер, как утверждают некоторые писатели, был изобретателем оттисков на бумаге, а постараемся лучше изложить, к какому времени принадлежат древнейшие немецкие оттиски с металлических досок. Рассматривая работы М. Шонгауера и монограммиста Е. 8., мы находим, что они уже носят в себе такую художественную законченность, которая предполагает частые и многолетние опыты в этом роде. Можем ли мы привести гравюры с датой, предшествующей 1464 году? Далее, можем ли мы найти такую, которая предшествовала бы оттиску Рах с коронованием Марии?
Чересчур ревностные бойцы за Германскую честь приводили иногда гравюры с таким годом, которые, если б дата на них была бы верна, разрешили бы, конечно, дело одним ударом. Полагали возможным приводить 1430 -й, даже 1422 год, но эти числа оказались или ошибкой в чтении, или позднейшей подделкой. Понятно, что мы не станем приводить такие документы. По другому основанию мы так же поступим с серией гравюр 1440 года, приведенных Мурром, цитирующим место из списка гравюр и гольцшнитов, изготовленного Павлом Бегеймом в Нюрнберге из его собрания 1618 года, каковой список гласит: «11 листов пунктиром (дезсйгоТепе) очень древней страды (Раззюп) с датой года, выш. 80» (Мигг в скобках к слову дезсйгоТепе прибавляет слово дгоЬе, т. е. грубой, и думает этим объяснить слово зсйгоТеп по своему разумению).
Как видно из факсимиле, нельзя сомневаться насчет года, что бы ни говорили Гейнекен и Бартч, которые никогда не видели этого каталога [9 - Он теперь находится в Берлинском
кабинете гравюр.]. Тем не менее листы эти не принадлежат к нашим доказательствам, потому что они листы с пунктиром (8с11го1Ь1а11ег), резанные на дереве или на металле, следовательно, не гравюры на меди. Мы должны пройти мимо еще одного листа с 1455 годом. Его приводит Зандрарт. Аист этот изображает пожилого господина, прикасающегося рукой к груди девушки, которая в то время опускает руку в его кошелек. Пассаван приводит его (I, 200) и замечает, что лист этот нигде нельзя отыскать, тем не
менее он вторично описывает его III. 319 № 3 как лист Ганса Бальдунга, произведение
коего он действительно и есть, ибо монограмма не в виде
Экземпляр этого листа в Берлинском кабинете не имеет даты.
Приводя листы только с достоверным годом, нам следует прежде всего упомянуть об одной гравюре в манере Шонгауера, найденной Пассаваном наклеенной в рукописи Данцигской библиотеки. На рамке ее из теста штемпелем отпечатан 1458 год. Таким образом, этот лист очень близок к эпохе Матвея Деи. Кроме того, мы знаем 27 листов, изображающих жизнь Христа, от 1457 года.
Одно из самых блестящих и убедительнейших доказательств Германского первенства в изобретении оттиска на бумаге представляет изящный лист художника Р. с датой 1451 года, находившийся в знаменитом собрании Т.О. Вайгеля и отсюда перешедший в собственность Евгения Феликса в Лейпциге. Против года самый недоверчивый и осторожный исследователь не может высказать ни малейшего сомнения. Таким образом, в этом листе мы имеем защитника, который до того, пока Итальянцы не доставят нам более ранний документ, решает победу в пользу немцев.
Рассказывают еще о семи листах, изображающих Страдания (раззюп), из коих один (представляющий истязание) носит 1446 год. Эти листы находятся будто бы в обладании г. Ренувье в Монпелье. Но мы будем ожидать дальнейших доказательств подлинности их и можем оставаться довольными листами, находящимися вне всякого сомнения.
Если немцам принадлежит первенство в изобретении оттиска на бумаге, то Итальянцы, вероятно, научились ему от них, и изобретение это не проникло, как говорит Васари, из Италии в голландию? Пассаван того мнения или, по крайней мере, высказывает предположение, будто изобретение это через Рожие ван дер Вейден (1<од1ег Vап с!ег ^еубеп) перенесено во Флоренцию. Но это именно бездоказательное предположение. Зачем не допустить, что оба народа, независимо друг от друга, один раньше, другой позднее, дошли до одного и того же изобретения, которое вовсе не было безотносительно новым? Быть может, по счастливой случайности? Бартч держится этого мнения. Но он в этой случайности отводит главную роль мокрому белью, что слишком неправдоподобно и не достойно серьезного исследователя. Немецкие художники уже давно делали оттиски с деревянных и металлических резных досок (8йшйе), им уже известно было свойство бумаги воспринимать краску. От оттиска с резной доски до отпечатания награвированной было уже недалеко. И в этом случае вероятность на стороне немцев, ибо они обладали большими сведениями и большей опытностью в печатании, чем Итальянцы.
От первых опытов отпечатывания гравированных досок на бумаге до нашего времени искусство это прошло разные стадии, ибо в течение времени выработались различные манеры гравирования досок, естественно давшие и различного рода оттиски. Чтобы любитель мог хорошо знать и ценить последние, ему необходимо познакомиться с разнообразным их изготовлением.
Таким образом, мы теперь займемся различными манерами гравирования, свойством их оттисков и лучшими художниками каждого рода их.
2. Ниелли (МеПеи)
Рассматривая здесь под особой рубрикой ниелли после того, как мы выше уже многое сообщили об этой форме искусства, мы в этом случае вовсе не разумеем ниеллированную металлическую доску, законченное произведение золотых дел мастера, а оттиск с выгравированной с целью ниеллирования доски, оставившей один или несколько оттисков на бумаге, независимо от того, была ли впоследствии впущена в нее эмаль или нет.
Когда дорога была открыта и поняли, как снимать оттиски с гравированных досок на бумаге, тогда совершенно оставили обыкновение делать отпечатки на сере. Мы не имеем оттисков на бумаге с ниелль, оставивших нам отпечатки на сере, и, наоборот, мы не находим последних с ниелль, давших нам оттиски на бумаге. Единственное исключение во всей истории искусства представляет ниелля Рах, изображающая коронование Марии, о которой мы говорили выше.
Оттиски на бумаге таких металлических досок, которые должны были подвергнуться ниеллировке, на языке гравюрного искусства также называются ниеллями. У собирателей они всегда стояли в большом почете, и цены, платимые ныне за красивые экземпляры этого рода художества, должны почитаться высокими. Такие высокие цены вызваны редкостью их, ибо когда металлическая доска предназначалась для ниеллировки, то художник не мог ослаблять ее многими снимками на бумаге. Со знаменитых экземпляров обыкновенно известны только немногие оттиски: большей частью два, редко четыре с одной и той же доски. Когда стали замечать, что за ниелли платят высокие цены, то дух спекуляции овладел этим делом, и стали появляться новые оттиски со старых досок. Это легко было сделать в отношении таких досок, которые никогда не были ниеллированы, и таких новых оттисков много на художественном рынке. Но пробовали также делать оттиски и с таких досок, в которые эмаль была впущена, стараясь через продолжительное нагревание доски удалить из нее эту эмаль. Что такой прием возможен, доказал граф Чиконьяра собственными опытами. В новейшее время появилось несколько экземпляров знаменитой ниелли «Поклонение королей» (ЭисЬезпе 32), приписываемой Финигуере. Один из них куплен из кабинета Дураццо Берлинским музеем. Так как спустя немного времени тому же музею предложено было приобрести еще два других оттиска, то мы имели случай сравнить их с экземпляром Дураццо и нашли большую разницу между ними: последний отличается ясными линиями и хорошим цветом, а те - неясными контурами и неопределенностью колорита. Мы не настаиваем на том, чтобы считать берлинский экземпляр за оттиск с доски до ее ниеллировки, а прочие за таковые с доски после удаления ниелли.
Таким же способом в новейшее время добыты оттиски с таких ниеллированных работ, которые далеко предшествуют эпохе изобретения оттисков на бумаге. Пассаван (I. 352) привел многие из таких оттисков.
Трудно решить, была ли доска награвирована для ниелли или для снятия с нее оттисков, когда для этого не имеется исторических документов и на снимке нет ни надписи, ни числа. При наличности последних обратное (зеркальное) письмо указывает на ниеллю, так как ниеллатор, очевидно, желал иметь прямую надпись на доске, служившей для него целью, а не средством.
Ниелль известных художников попадается не много; большей частью они работы неизвестных золотых дел мастеров. Список неизвестных ниелль составил Дюшен, а Пассаван его дополнил.
Тем не менее встречаются и известные имена художников, работавших ниелли и оставивших снимки на бумаге со своих произведений.
УИтальянцев назовем: Перегрини да Чезена (Регедпш На Сезепа), Матвея Деи, (МаТТео ^^е), Фр. Франчиа (Гг. Ггапыа), Марка Антония. У н ем ц ев: М. Шонгауера, А. Дюрера. От последнего мы имеем т. н. голову шпаги федепкоП) Максимилиана и небольшие, круглые листы, В. 62. 64. 65, которые невозможно найти и бывшие наверное ниеллями. На первом листе буквы на крестах представляются в обратном виде. По рисункам Дюрера имеется много оттисков с досок, приготовленных для ниелль. Они, естественно, относятся к XVI столетию. Имена золотых дел мастеров не обозначаются. В сочинениях монограммистов также находим указания на отдельные ниелли.
Сведений о снимках с ниелль других школ не имеется, хотя нужно допустить, в особенности в отношении французских золотых дел мастеров, что и они применяли к своим работам способ отпечатания на бумаге.
3. Гравирование резцом (КшГегвйсЬ тй йет СгаЬ$<1сЬе1, д^аV^^е аи Ьипп)
Отныне мы вместо выражения «гравюра на металле» (МеТа11зТюй) буде м употреблять более соответствующее - гравюра на меди (Кир1егз11с11). В золотых дел мастерстве употреблялись различные металлы для драгоценных работ - серебро и золото. Но когда художники стали гравировать на металле с единственной целью получать с него оттиски на бумаге, то они выбрали медную доску, потому что этот металл наиболее пригоден для обработки.
Иногда пользовались для этой цели и железной доской (например А. Дюрер), но ее употребляли больше для вытравления, а потом ее совсем оставили, так как работа на ней выходила неспокойная и она вдобавок легко портилась от ржавчины. В новейшее время для гравирования употребляется также и сталь. Но так как этот металл очень хрупок и оттиск с него никогда не достигает той мягкости, как с медной доски, то сталь тогда лишь употребляется, когда имеется в виду выпустить большое издание. В тех случаях, когда медная доска дает не более тысячи хороших экземпляров, стальная доска может дать их 20 тысяч. Следовательно, при употреблении стали искусство обыкновенно прекращается и начинается область промышленности.
Медная доска прежде всего приводится в гладкое состояние и равномерно шлифуется. По наведении на ней контуров рисунка иглой или посредством легкого вытравления на доске вырезаются резцом штрихи и тени. Резец - это небольшая четырехугольная стальная палочка, заостренная на одном конце. Этим концом линии, как борозды, врезываются в доску. Для произведения различного рода линий, тонких или широких, глубоких или плоских, резец бывает различной толщины. Им с уверенностью водят по доске снизу вверх; в овальных или круглых линиях правая работающая рука остается неподвижной, в то время как доска, лежащая на подушечке, наполненной песком, так передвигается левой рукой, чтобы правой удавалась предполагаемая линия.
Всякая вырезанная линия на краях своих имеет шероховатость, называемую бородкой (ВаЛ одег Стга1 - ЬагЬе), которую устраняют скребком (8сйаЬег), иначе шероховатость эта при печатании производит пятна.
Когда все части рисунка выработаны на доске и последняя готова, приступают к ее отпечатанию. Оно не может производиться типографским прессом, для этого употребляют особый печатный станок. На доску (согреваемую при дорогих гравюрах) краска накладывается мацой, потом доска осторожно чистится, так что краска остается только в вырезанных линиях; доска, таким образом приготовленная, кладется под пресс, на нее сырая печатная бумага, также покрытая пропускной бумагой и куском шерстяной материи. Все это проводится через два двигающихся вала пресса. Эластическое нажимание гонит бумагу в углубления линий, которая принимает содержащуюся в них краску. По снятии бумаги с доски на первой изображен в обратном виде снимок с награвированного на доске рисунка.
Когда доска отчасти уже изготовлена, художник иногда делает для себя снимок, чтобы удостовериться в своей работе. Такие пробные оттиски часто очень дорого оплачиваются, как большая редкость, как уники, в особенности когда доска произведена знаменитым художником. Так, Альбертинский музей в Вене имеет два различных пробных оттиска с неоконченной доски гравюры Дюрера, изображающей Адама и Еву в раю. Подобные же пробные оттиски имеются со знаменитого листа Рафаэля Моргена, представляющего Преображение по Рафаэлю.
Только изготовленные посредством резца доски можно преимущественно называть гравюрами на меди; точно так же и оттиски с них называются резцовыми листами (СтгаЬз11с11е1Ь1а11ег).
а) Гравюр ылинейнойманерой. Древнейшая манера обрабатывания медной доски состоит в исключительном употреблении штрихов или линий: отсюда и название (Ыешепташег).
Способ употребления резца для произведения линий не всегда был один и тот же, а он видоизменялся в различное время и в разных странах.
В первые времена этого искусства в Германии делали тонкие штрихи, не изменяя их объема; штрихи накрест были любимы; при переходе тени в свет делались тонкие закругленные маленькие черточки. Все предметы работались этим способом.
Примеры такого гравирования представляют сочинения М. Шонгауера, Израеля фон Мекена (1згае1 Vоп Мескеп), Дюрера, Луки Лейденского, мастеров «малого формата» (К1еште181:ег) и других художников этого времени.
Итальянские художники ранней эпохи применяли большей частью простые штрихи без крестообразной тени; редко встречается линия, идущая накрест другой. Переход к свету производился посредством заострения теневых штрихов.
Для изучения этой манеры гравирования мы рекомендуем работы А. Мантенья, А. Полаюло, Зоан Андреа (Хоап Апдгеа), Г.А. да Брешчии и других того же периода.
Позднейшие Итальянские художники употребляли также и крестообразные штрихи, а при переходе к свету даже точки, дабы сделать изображение более картинным, хотя листы их все-таки имеют более вид рисунков. Вследствие чего эту манеру называют картона жн ой (сайопзйсй).
Ее употребляли: М. Антоний Раймонди, М. Денте (М. 1)еп1е), Авг. де Музи (Аид. де Миз1), Джизи (ОЫз^, Вильг. Бонасоне (6ш1. Вопазопе), Каралио (Сагадйо) и мастер с костью (монограммист). Все эти мастера своим гравированием большей частью увековечили рисункизнаменитых художников, а не их картины. Так, М. Антоний гравировал рисунки Рафаэля, как легко убедиться, сравнив отдельные гравюры первого с картинами Рафаэля того же содержания, например св. Цецилию по Рафаэлю, В. 116, и картину его же в Пинакотеке в Болонье (грав. Стренджем, Аефевром, Массаром и др.).
Еще позднее картонажная гравюра работалась более свободной манерой, штриховка широко накладывалась, концы теней заострялись, как это видно на работах К. Корта, Авг. Каррачи, К. Альберти и других мастеров.
В голландии, где гравирование в XVII столетии процветало [10 - голландские граверы XVI столетия в манере своей совершенно приближаются к немецкой; как это видно из редких листов монограммистов , и .], мастера бойко и свободно владели резцом. Толщина линий видоизменяется; посредством удвоенной или умноженной штриховки часто достигался удивительный эффект.
Следует рассмотреть работы Гольциуса (его 6 образцовейших листов, собственный портрет, В. 172, портрет Корнгерта В. 164 и след.) и его учеников Сенредама (8аепгебат), И. Муллера (I Ми11ег), Матама (МаТ1ат), Гейна (СтИеуп), А. Килиана (Е КШап) и других того же направления.
Во Франци, в младенческую эпоху нашего искусства, мы встречаем лишь немногих художников и вовсе не находим выработанной школы штриха. Сюда относятся Иван Дюве (,1еап Опте! - его листы помечены 1520—1555 гг.),
Степан Лон (8Тер1апиз ^а^1пе, подражавший немецким мелкоформатным художникам и размерами своих листов), Л. Гольтье (Е СаиШег), Ж. Перисен (Г Репзш) и другие. Ник. Беатризе (N10. ВеаТпхеТ) из Лотарингии и Рене Буавень (Кепе ВоуV^п), оба посетившие Италию, подражали Итальянской картонажной манере, П. Верно (Р. ^оепоТ - немецким золотых дел мастерам, гравировавшим предметы их ремесла. Кл. Меллан (С1. Ме11ап, род. в 1598 г.) впоследствии изобрел своеобразную манеру для своих листов. Он исполнял контуры и теневые места простыми параллельно идущими штрихами. Тени, мясистые части и мускулы тела, складки платья выражены утолщением простого штриха. Его «голова Христа», исполненная одной спиральной линией, идущей от оконечности носа, уже ради ее курьеза сделалась знаменитой. Фр. Спиер (8р^е^^е) и Тернейзен (ТИигпеухеп) старались ему подражать. Эта манера гравирования, по-видимому, подала первую идею для новых двух аппаратов (КейеГсорйтазсЫпе ипб СиШосЫгтазсЫпе). Впрочем, рельефная манера более употребляется для иных, а не для художественных целей.
а) Колоритнаягравюра (ГагЫдег 8йсй). Рядом с развитием художественной техники явилось желание гравюрой на меди достигнуть высших целей. Граверы более не довольствовались перенесением рисунковзнаменитых художников на медную доску; они принялись за картины и попробовали словно рисовать резцом. Для каждого предмета введена особая манера владеть резцом и установлен особый подбор штрихов с целью все представить в свойственном предмету роде и таким образом произвести гравюрой впечатление картины. Тени здесь являются более выполненными, так что в теневых местах встречаются четверные ряды штрихов. Смелый полет усвоили себе граверы Больсверт, Понциус и Ворстерман, изготовлявшие свои гравюры по картинам их учителя Рубенса.
Еще более развита так называемая решетчатая манера (СШегташег), в коей вторые штрихи положены на первые совершенно крестообразно, отчего образуются решеточки. В мясистых частях фигур в этих решеточках (клеточках) делались еще слабые точки, чем достигалась особенная нежность. Линейная манера является наиболее выработанной, хотя различные предметы для отличия друг от друга и выражали особым ведением резца, как то: платья, шелк, бархат, дерево, воду, облака, блестящий металл и т. п.
X удожникиколоритнойгравюры. Унемцев: Шмидт (О.Г. 8сйтМ1), Вилле (Ю. Л111е), Як. Шмутцер Дас. 8сйти1хег), Мюллеры (Гг. ипб ^.О. Ми11ег), Фальк (Г Га1к), Клаубер (8Д. К1аиЬег), Шульце (С.О. 8сйи1хе), и новейшее время: Форстер (Г. Гогз!ег), Ульмер (ГС. П1тег), Стайнла (М. 81еш1а), Каспар (I. Сазраг), Грунер (К Огипег), Вагнер (Г. Ладпег), Айхенс (ТасИепз), Фельзинг (Те1зтд), Мандель (Мапбе1 - со многими хорошими учениками), Гофман (А. Нойшапп), Келлер (Г Ке11ег) и другие.
У Итальянцев: Кунего ф. Сипедо), Вольпато (Уо1ра!о), Порпорати (С.А. Рогрогай), Р. Морген (К. Могдйеп), Бетелини (Р. ВейеНш), Фоло (О. Го1о), Аонги (О. ^опдЫ), Гандольфи (М. и О. Оапбо1й), оба Андерлони (Апбейош), Райнальди (Г. Каша1б1), Тоски (ТозсЫ) - создавший много отличных учеников, как Далько ^а1ко), Бизи (М. В^з^), Иези (Г ^ез^), Гаравалиа (О. Оа^аVа1^а), Перфети (А. РейеШ), Каламата (С. Са1ата!а), Меркури (Мегсш]).
Унидерландцев, кроме уже выше названных: Дельф (ОеИТ), Зидергоф (8иубег1оей), Аомбарт (Р. I .отЬаП), ван Шу пен (Р. Vап 8с1ирреп), ван Дален (С. Vап ^а1еп), Фишер (С. V^ззсйе^), Эделинк (О. Ебе- 1тк) и в новейшее время Корр (Е. Когг).
Французскаяшкола может указать на наибольшее число художников, работавших колоритной манерой гравюры. Из ранних мы называем: Массона (А. Маз- зоп), Нантейля (К. №п1еш1), Ж. Одрана (О. Аибгап), П. и Р.Ж. Древет (Р. е! КМ. Огете!), Доле (Г ^а^11е), Н. и Р. Делоне (К и К. ^е1а^пау), Массарда Д.В. Маззагб), Авриля (Г А\т11), Балешу (Ва1ес1ои), Боварле (Веаи- таг1е1); из более новых: Бервика (Ветс), Одуена (Аибошп), Годефроа (Г Ообейгоу), Буше-Деноайе (Воисйег-Оезпоуегз), Линьона (Е. ^^дпоп), Ложье (ГК ^а^д^е^), Ришома Д.Т. КзсИотше), Леру Д.М. ^е^о^x), Прадье (С.8. Р^аб^е^), Генрикель-Дюпон (8.Р. Непп^^е1-^^роп^), Бриду (А. Впбои!), листы которых очень уважаются любителями.
Между англичанами нет много выдающихся художников, но среди них имеются великие мастера, как Браун (Г Вгоупе), Роб. Стрендж (КоЬ. 8!гапде), Вильг. Улетт (ЛШ. Лоо1 1е!), Вильг. Шарп (ЛШ. 8с1агр), Бернет (Г Вигпе!), Доо (О.Т. ^оо), Голль (Но11), Головей (Но11оуау) и другие.
b) Г равюрапунктиром. В этой манере художник употребляет, в особенности при гравировании тела, маленькие линии или даже точки или черточки, произведенные резцом. Эти точки, смотря по надобности, то нежны, то сильны и сливаются одна в другую. Этим достигается известного рода мягкость, но манера эта более пригодна для листов малого формата. Иногда художники линейной манеры применяли пунктир для мясистых частей фигур и соединяли таким образом обе манеры. Так работал в особенности Барталоцци. Кроме него, этой манерой гравировали: Розаспина (Козазрша), Бэрк (Т1. Вигке), Ион (Г. .1ойп, который для А д 1 а а сделал все листы пунктиром), Винне Риланд (Луппе Ку1апб), Годефруа (Ообейгоу), Майль (О. Майе) и другие.
c) Гравюрапосредствомювелирнойпунцы (Оо1бзсйт^ебр^пxе, аи таШе!, ориз та11е^. Для произведения таких гравюр пользуются закаленными стальными палочками, которые на конце закруглены или имеют овальную форму. Они называются по- немецки Р и п х е. Посредством молотка в доске вычеканиваются тени изображения. Результатом этой работы является слияние теней, так что оттиск похож на рисунок карандашом.
Древнейшая гравюра в этом роде, изображающая св. Иоанна Баптиста, есть работа Кампаньолы (Ошйо Сотрадпо1о), родившегося в 1481 году. Неизвестно, был ли этот художник и изобретателем настоящей манеры. Так как пунца принадлежит к числу инструментов золотых дел мастера, то указанное употребление ее должно быть очень древнее.
Между немецкими художниками этой манеры называют Банга (Нен. Вапд, р. около 1580 г.), бывшего также золотых дел мастером; Аспрука (Азргик - 1601 г.), без всякого основания называющего себя изобретателем этого рода гравирования на серии листов, изображающих апостолов и ошибочно считаемых работанными черной манерой; далее Келердалера (О. КеПегНаЫег) и Флиндта (Р. К1'1пН1), бриллиантщика из Нюрнберга, работавшего только контуры. Лучшим художником этого рода гравюры все-таки остается Янус Лутма-сын (.1апиз 1.иИпа), золотых дел мастер из Амстердама 1681 года, Портреты которого сделаны очень живописно и очень ценятся.
4. Гравюра холодной иглой (КирГегйкйе тй 1гокпег ^йе1, а 1а рот<е зесйе)
художник, желающий работать холодной иглой, не употребляет резца, а остро отшлифованную иглу, которой он вчерчивает линии в доску. Способ ведения иглой совершенно иной, чем резцом, ибо первой рисуют как бы пером. Очень трудно делать овальные линии, потому что игла легко скользит по доске. Так как при этой работе в линиях бывает больше шероховатостей, чем при резце, то приходится чаще прибегать к скребку (ЗсЬаЬег). Работы этой манеры отличаются большой нежностью, но доска скоро выпечатывается и может дать только небольшое число хороших оттисков. Немного художников, работавших только холодной иглой. Известны листы этого рода работы Мельдолы (А. Ме1Но11а), Рембрандта, владевшего холодной иглой с большой виртуозностью. В новейшее время замечательны Уорлидж (ШэгПНде) и Вателе (С.Н. \Уа1е1е1).
Но зато художники тем прилежнее соединяли холодную иглу при гравировании посредством крепкой водки. То, что после вытравления оставалось как бы недоконченным, довершалось и приводилось в гармонию холодной иглой. Рембрандт при помощи холодной иглы в особенности умел в высокой степени придавать своим офортам самый блестящий эффект, так что в старых оттисках они, по колориту, напоминают черную манеру; вследствие этого он неверно отнесен был к мастерам последней манеры. Все новые офортисты употребляют при вытравлении и холодную иглу.
5. Офорт, или искусство вытравления (Кяййипд)
Чтобы вытравлять на доске, она должна быть для этого предварительно приготовлена. Ее покрывают лаком так, чтобы вся ее поверхность равномерно им была закрыта. Аак состоит из воска, асфальта, канифоля и мастики. Прежде чем покрыть доску лаком, она
согревается, так что лак делается жидким и ровным слоем ложится на доску. По охлаждении ее и по остывании лака (прозрачного коричневого цвета) последний окрашивается мелом (Кгетзег КгеИе) в белый или копотью в черный цвет, чтобы произведенные холодной иглой штрихи и линии лучше были бы видны. Затем на загрунтованной таким образом доске наносится контур рисунка, который потом вырабатывается холодной иглой (заостренной или тупой) как рисунок пером. Эта работа называется по-немецки - гаСчеп (буквально «скоблить»). Когда все исполнено по желанию, доска, тем не менее, еще не готова для отпечатывания. Если б удалить в этот момент лак (поле для вытравления), то на доске следы холодной иглы видны были бы только в местах глубоких теневых штрихов, произведенных крепким нажатием иглы. После указанной манипуляции награвированная доска должна быть окончена мокрым способом, посредством вытравления. С этою целью на краях доски из воска делается вал или борт и покрывают лаком все случайно образовавшиеся на поверхности отверстия и все сделанные при гравировании ошибки, которые не должны быть вытравлены. Потом обливают доску крепкой водкой. Прежде она состояла из селитряной кислоты и воды, а ныне это вновь открытая вода, менее действующая на легкие и предохраняющая от случавшегося перетравления (УегаЩипд). В местах, обнаженных при гравировании холодной иглой, металл раскрыт, крепкая водка во всех линиях приходит с ним в соприкосновение, и благодаря ее химической силе она углубляется в металл, образуя нечто вроде борозд, подобно тому, как это бывает при гравировании резцом, но, конечно, с другим результатом.
Когда отдельные части рисунка достаточно вытравлены, например в ландшафтах задние планы, не долженствующие по их отдалению так выступать, как предметы на первом плане, - тогда крепкая водка устраняется, доска очищается обыкновенной водой, готовые части рисунка снова покрываются лаком и вытравление продолжается до тех пор, пока вся доска не окончена. Нужна большая опытность, чтобы узнать, достаточно ли доска вытравлена. Рано оконченное вытравление производит слабую гравюру, а при излишестве его доска оказывается перетравленной.
Отпечатание вытравленной доски производится таким же образом, как обыкновенной гравюры. При описанной манере медная доска оттого употребляется, что на ней небольшие пробелы легче выполняются холодной иглой, чем на хрупкой стали. Вообще работы холодной иглой на стали почти невозможны; прежде употребляли также железо или цинк, но потом оставили эти металлы, так как полученные с них результаты вытравления не могут соперничать с результатами его на меди.
Вытравление награвированных досок известно было также много раньше изобретения оттисков на бумаге. Во второй половине XV столетия сталь и железо на оружии и вооружениях были украшаемы орнаментами, сделанными посредством гравировки и вытравления. В Амбразовом собрании в Вене имеются часы императора Максимилиана, на которых вытравлены красивые орнаменты и молитвы. Поэтому легко может быть, что изобретение этой резьбы и этого вытравления исходят от оружейников. По новейшим исследованиям, изобретателем применения этой манеры к оттискам на бумаге должен считаться Даниил Гопфер фаше1 ИорГег), живший с сыновьями Аамбертом и Иеронимом в Аугсбурге, занимаясь украшением оружия посредством вытравления. Уже в 1500 году он значится гравером в цеховых книгах Аугсбурга, но самый ранний год на его офортах есть 1527 -й. Этому способу научился у него около 1515 года А. Дюрер, офорты которого (В. 19, 22, 26, 70, 72, 99) все относятся ко времени от 1515-го по 1518 год, так как после этого он отказался от этой техники. Из переписки Дюрера с Рафаэлем манеру эту мог узнать Марк Антоний, от последнего - Пармеджиано в 1525 году.
Игла офортиста часто и охотно употреблялась живописцами, которые этим легким способом как бы шутя размножали свои рисунки. Число таких живописцев-офортистов (решТге-дгауеиг) во всех школах и во все времена было очень велико. До наибольшего совершенства манера эта доведена Рембрандтом. Его гению, вероятно, очень нравилось это игривое царапанье на гладкой поверхности. Смелыми оборотами своей иглы он умел производить самые неожиданные эффекты.
Как мы уже заметили, офортисту часто помогает холодная игла, в особенности когда нужно произвести тонкие оттенки в мускулатуре и в переходах от тени к свету. В глубоких, теневых местах гравюра иногда доканчивалась резцом, но часто так, что на хороших старых оттисках нельзя и заметить такую небольшую резцовую работу. Только тогда, когда доска в течение времени выпечатывается, резцовые части являются помехой, ибо они сохраняются дольше офортной гравюры.
Из великого множества офортистов вряд ли возможно привести здесь даже лучших. Поэтому мы отсылаем читателя к руководствам, занимающимся их произведениями. Так, Бартч издал знаменитое сочинение «РешЕе-Огауеш» в 22 томах, где назвал и описал много живописцев-офортистов голландской, немецкой и Итальянскойшкол. Продолжение первого (голландского) отдела издает теперь ван дер Келлен (тап Сег Ке11еп); отдельные знаменитые художники, как К. Фишер, Иона Сидергеф, имеют своих отдельных биографов. Андресен (АпСгезеп) приурочил свое сочинение «живописцы-офортисты» («\1а1ег-1<аС1гег») к отделу Бартча о немецких художниках. В. Голлар (№. Но11аг), Клейн (К1еш), Дитрих (О1е1г'1сН), Шмидт (О.Г. Шмидт), Эргард (ЕйгдагС) и другие рассмотрены в отдельных сочинениях. Французские офортисты нашли оценку в сочинениях Роберта Дюмениля (КоЬ. ОитезпП) и Дюбюкура (ОпЬисопП). Но если, невзирая на сказанное, мы, тем не менее, должны привести здесь самых лучших и уважаемых художников этой манеры, то мы назовем у немцев: В. Голлара, Ходовецкого (О. Сйо- Со\\Сеск'1), Дитриха, Шмидта, Клейна, Эргарда, а в новейшее время Нейрейтера (Е.К \еигеи111ег), Ширмера (Г^. 8сЫгтег), Аессинга (С.Е. ^езз^пд), Менцеля (Мепхе1), Унгера (Спдег), к которым мы присоединим еще русского Мосолова и поляка Плонского. У Итальянце в: Пармеджиано (Ра^тедд^апо), Франко (ГВ. Егапсо), Рибера (I. К1Ьего - он, вернее, испанец), Рени (О. Кет), Марати (МагаШ), Кастилионе (Сазйдйопе), Бискайно (Ызсато). Г олландцы гордятся своим Рембрандтом, Аивенсом (I. Во1. ^^еVепз), Остаде (А. V. Оз- 1аСе), Дюзаром (С. ^^за^^), Бегой (С. Веда), Ватерло (А. \Уа1ег1оо), Эвердингом (А. V. ЕтегСтдеп), Поттером (Р. РоНег), Бергеймом (Вегдйет), Дюжарденом (Оы|аг сЕп), Цейманом (/еетап), Сванефельдом (8\апеГе11), Гогом (К. Се Ноодйе). И некоторые новые офортисты получили уже известность, как Шалон (С. Сйа1оп), Мейлемейстер (Меи1етеез1ег) у голландцев; Клессенс (С1аез- зепз), Фрей (I. Се Еге!), Фламан (Натепд) у бельгийцев.
Среди французских офортистов мы отличаем: Желе (С1. Ое1ее 1е Еоггат), Калло (Г Са11о1), Морена (Г Мопп), Аеклерка (8. 1е С1егс), Дебоассье (И Се Во^зз^е^). И в новейшее время во Франци прилежно занимаются офортом, как то доказывают иллюстрации к «Отахе11е Сез Ьеаих-аг1з», где можно встретить также листы Мессонье (Мсаззошег).
Уангличан можно назвать Гогарта (НодаЧй) и Барлоу (Ваг1о\\).
Как офортисты для окончания своих листов часто прибегают к резцу, так и граверы вовсе не пренебрегают иглой в своих работах. Обыкновенно до гравирования они вытравляют на доске и даже исполняют иглой воды, листву, стены, скалы, траву, а потом уже резцом вырезают фигуры и приводят все в гармонию. И мастера черной манеры часто вытравляют на своих досках до придания им тона их манеры. Мы имеем такие офортные пробные оттиски Ирлома (К. Еаг1от) до обработки им доски черной манерой.
Эту манеру называют смешанной (6ет1зсЬ1е Машег), будет ли она представлять соединение офортной иглы с резцом или с черной манерой. Мастера смешанной манеры (офортной иглы с резцом) у не мц е в суть: Фрей (I Бгеу), Баузе (!Г. Ваихе), Гуттенберг (ОиТТеп- Ьегд) и другие; уИтальянцев: Кунего, Бартолоцци, Вольпато, Р. Морген, Гандольфи, Лонги; у ф ра нцузо в: Ж. Одран, Дориньи, Леба О.Р. ^е-Ваз), Алиамет (АйатеТ), Буланже, Кузен (8. Соизш); у англичан: Вивере (А'л'агез), Р. Стрендж, В. Уллетт, Ландсир (Тй йапдзеег), В. Шарп, Шервин (8с1тег\\лп) и другие.
Игла в офортах допускает свободное владение ею на поверхности доски; каждый художник имел свою манеру гравировать и вытравлять. Но есть одна особенная, которую мы приведем, как отдельный вид, под самостоятельной рубрикой.
Карандашнаяманера (1а ташеге ди сгауоп, КгеЛехекЛпипдззисЬ). Доска приготовляется так же, как для обыкновенного офорта, и покрывается грунтом для вытравления. После этого рисунок, сделанный красным карандашом, накладывается на загрунтованную и зачерненную доску, сильно придавливается, так что он ясно отпечатывается в обратном виде (8р^еде1зсйпй). Для самого гравирования употребляются различные инструменты: простая игла, игла, делающая три точки, род пунцы, называемой таТТой, с притупленными зубцами, рулетка, цилиндр с остриями, вертящийся на оси рукоятки, и в заключение еще резец. Этими различными инструментами можно подражать толстым штрихам карандашного рисунка и поразительно верно передавать тон теней его, так как тупая игла (таНой) затирает штрихи или сливает их в одно. После этой работы начинается вытравление. Обыкновенно доска после вытравления еще не готова, и некоторые места, оставшиеся светлыми, должны быть равномерно выполнены.
Когда такая доска отпечатана красной краской (красно- жженным 8апйпоЬег), то оттиски с нее поразительно похожи на оригинальные рисунки, сделанные красным карандашом. Они даже принимались за таковые; так, еще недавно в одной знаменитой частной коллекции лист Бонне принят был за оригинальный рисунок Буше. Эта манера принадлежит Франци, где в 1756 году три художника спорили о чести быть ее изобретателем: Маньи (К Мадпу), Франсуа Д.С. 1тапсо1з) и Демарто (О.Е. ^ета^Теа^). Последний, впрочем, наиболее способствовал ее усовершенствованию, так как он оставил богатое собрание листов этой манеры. С ним соперничал Бонне (ВоппеТ). До высокого совершенства довел эту манеру Плос ван Амстель (Р1ооз Vап АтзТе1), подражавший также и акварели, и Кутвик (Соо1\ууск).
Следующая манера собственно не представляет собой вида офорта, так как готовый оттиск носит совсем другой характер, нежели гравюра, выполненная иглой, но так как для изготовления доски употребляется вытравление, то мы могли присоединить эту манеру только к настоящей главе.
Акватинтная манера (1)1е В^зТе^ одег А^^аТ^пТа-Мап^е^). Доска приготовляется как для офорта. После этого на ней гравируются и вытравляются контуры рисунка и доска очищается. Затем она снова покрывается тонким лаком, после чего особой жидкостью (из терпентинного спирта и деревянного масла) лак этот устраняется из всех тех мест, на которых должны быть наложены тени посредством вытравления. После этого вся доска посыпается мелко истолченным смолистым порошком (РесЬзТаиЬ). При нагревании доски на огне порошок этот ложится в открытые места ее, но таким образом, что он не образует густых слоев, а, подобно тонкому флеру, позволяет доступ к доске крепкой водки. По исполнении вышеописанного начинается вытравление, продолжающееся до того, пока не готов первый (светлейший) тон, после чего водой доска очищается и готовая часть ее прикрывается. Затем вновь начинается вытравление, и процедура эта повторяется до тех пор, пока не выведена сильнейшая тень. Чем мельче истолчена смола, тем мягче тон теней.
Этой манерой хорошо подражают рисункам, делаемым тушью. Если покрыть доску коричневой краской, то оттиски получают вид рисунков, исполненных бистером или сепией.
Довольно часто, даже в каталогах эстампных торговцев (которые, собственно, должны знать разницу), листы черной манеры неправильно называются акватинтными, как будто эти обозначения равнозначащи. Как увидим в следующей главе, манипуляции обоих родов совершенно различны, и любитель, хоть несколько сведущий, легко отличит акватинтный лист от листа, сделанного черной манерой.
Обыкновенно все считали изобретателем этой манеры гравирования французского художника Лепренса (1.В. 1е Рппсе - 1768 г.), который будто бы хранил секрет свой до смерти (1781). Между тем еще Сен-Нон (8апИ-\оп) в сочинении своем: «Ггадтепз сйо^з^з бапз 1ез РетТшез еТ 1ез ТаЬ1еаих 1ез р1из шТегеззапз без РаЫз еТ без Едйзез бе ГИаПе» (1772—1775) издал много листов этой манерой. Пон (Ропб), Кнаптон (КпарТоп), Плос ван Амстель, Чиприяни (С1рпаш), Вангелисти ^апдейзй), позднее г.г. Престель Д.О. ипб М.С. РгезТе1) дали много хорошего в этом роде, но все превзойдены были Кобелем (Ш1Ь. КоЬе11), доведшим с 1785—1792 годов эту манеру до наибольшего совершенства, как это доказывают 39 оставшихся после него листов.
6. Гравюра скребком, или черная манера (8сйаЬкип81, 8с11:пуаггки11$1, Меггойп^а, 1а ташеге поке)
Изготовление доски этой манерой совершенно отличается от описанных уже способов. Между тем как в последних гладкая поверхность необработанной еще доски служит всегда светом создаваемого художественного произведения, на котором распределяются уже тени предметов в соответствующих ступенях, - в данном случае вся поверхность доски образует самую густую тень, самый сильный черный цвет (отсюда название - черная манера), и из него, посредством особой манипуляции, предмет, в различных ступенях освещения, доводится до самого яркого света. Для получения доски в таком черном состоянии ее предварительно нужно так обработать, чтобы оттиск с нее в этом виде представлял собой лист бумаги с равномерно черной, бархатообразной поверхностью.
Это производится посредством стального гранильника, сделанного в виде стамески, имеющей вместо лезвия два рядом близко стоящих зубца и форму качалки (поэтому у французов инструмент этот называется Ьегсеаи). Гранильником этим проходят поверхность доски по всем направлениям до тех пор, пока она не примет однообразно шероховатый вид. Этим оканчивается приготовление доски. После этого рисунок переводится на шероховатую поверхность ее, и по мере надобности выравнивают скребком [11 - 8сйаЬе^зеп - отсюда немецкое название 8сйаЬкипз1.] шероховатость, совершенно устраняя ее из определенных мест доски. Чем более доска в известном месте сглажена, тем она становится ровнее, а тон оттиска светлее. При отпечатании доски места, не тронутые скребком, остаются по-прежнему черными, а там, где шероховатость ее уничтожена, проявляется первоначальная ее ровность, т. е. наивысший свет.
Этой манерой в особенности можно достигнуть мягкого и нежного перехода от света к тени. Так как штрихи в этом случае вовсе не применяются, то жесткость очертаний здесь немыслима. В особенности удаются этой манерой обнаженные части, шелковая и бархатная материи.
Как уже замечено, прежде думали, что Рембрандт был изобретателем этой манеры или, по крайней мере, иногда применял ее и соединял с иглой. То и другое неверно. Ни один из листов Рембрандта даже отчасти не исполнен черной манерой. Видимая на хороших оттисках его произведений бархатообразная чернота происходит оттого, что художник, иногда сам отпечатывавший свои доски, на отдельных частях их оставлял побольше краски (типографских чернил) и очищал только светлые места.
С большей вероятностью изобретение этой манеры приписывали гессенскому обер-лейтенанту Зигену (Е. V. 8^едеп), пока Лаборд (Ь. де I .аЬогс!е) в сочинении своем «МзТойе де 1а дгатиге еп ташеге поте» не возвел это предположение в историческую правду, представив тому доказательства. Первым портретом в этой манере считается портрет гессенской ландграфини Амалии-Елизаветы, помеченный 1643 годом. Но этот лист не может еще считаться настоящим произведением черной манеры, ибо изобретатель здесь еще старается произвести тени из света в глубь доски на гладкой, не шероховатой поверхности ее, в чем можно убедиться при внимательном рассмотрении листа. Только темный фон равномерно счищен гранильником (Сгашгз1:йа1).
От Зигена узнал секрет этот князь Руперт Пфальцский, сообщивший его Валерану Валльяну (^а11егап! Уа111ап1), который и был первым художником (два его предшественника были только дилетантами в искусстве), применившим эту манеру к многочисленными своим работам.
Из выдающихся художников этой манеры мы назовем еще уголландцев: Фому Ипернского (I Тйотаз Vоп Урегп), И. и П. ван Сомер (Г ипд Р. Vап 8отег), Блотлинга (А. В1оо1е1шд), Валька (О. Vа1ск), ван Гола (Г Vап Оо1е), Дюзара, обоих Верколье (УегкоЦе), Губракена (А. НооЬгакеп), Шумана (8сйоитепп), Троста (ТгоозТ), Столькера (81о1кег), Шенка и др.
Из н е мц е в: фон Фюрстенберга (Ей. С. Vоп Еиг- зТепЬегд), Эльца Д.Е. ЕЙх), Леонарта (ЕЕ. ^еопа^^), Блока (В1оск), Фенитцера (Еепйхег) и в новейшее время Якобё (Е ^асоЬе, Пихлера (I Рюй1ег), Кинингера (V. Кшшдег), Вренка (АТепк).
Французыне могут указать на много художников этой манеры; можно назвать Саррабата (1з. 8аггаЬа1). Другие французские художники применили эту манеру к раскрашенной гравюре (ЕагЬепдгиск), о чем скажем ниже.
Из Итальянцев следует назвать одного Ласинио (йазшю).
Зато Англия может указать на много прекрасных художников черной манеры. Мы назовем следующих: Р. и И.Р. Шмит (Е ипд 1.К. 8тйй), Мак-Адреля (Е Мас- Адге11), Фрея (Ей. Егуе), Диксона (Е 1)1\оп), Дикинсона (Оюктзоп), Ф.И. и Каролину Ватсон (Ей. .1. ипд Сагойпе АкПзоп), Петера (№. РеТйег), Грина (V. Огееп), Ирлома (К. Еаг1от), а в наше время
Рейнольдса (!,8. Кеупо1йз).
7. Старинная раскрашенная гравюра (ГагЬепйгиск)
Раскрашенная гравюра, собственно, не представляет собой особого вида гравирования, а является применением описанных уже манер к получению гравюр в различных красках.
Известно, какое действие краска производит на глаз неспециалиста, не могущего подняться до высоты эстетического наслаждения, если не видеть, то угадывать краски хоть в самой лучшей колоритной гравюре. Если б было иначе, то множество драгоценных старинных листов не были бы замалеваны варварской рукой отвратительными красками. Отсюда ясно стремление художников создать не только простую гравюру, но и гравюру раскрашенную. Для достижения этой цели избирались различные средства, но все опыты в этой области должны были быть оставлены ввиду безуспешности и, быть может, дороговизны их.
Как самые ранние опыты в той борьбе «за краску» могут быть рассматриваемы листы, исполненные около 1645 года Цейгерсом (Негс. ХедЬегз). Посредством печатания он хотел создавать и размножать картины. С этой целью он грунтовал маслом бумагу, иногда брал для этого тонкий холст и, действуя особым способом, отпечатывал на них гравюры красками. Но произведения его искусства представляют очень мало пленительного. Говорят, художник на этих опытах потерял все свое состояние и умер в нищете. Зато его листы, прежде мало ценившиеся, ныне принадлежат к величайшим редкостям. Число их в публичных музеях наперечет.
В это же время Аастман (БазТтапп) и Шенк (Р. ЗсЬепк) также делали опыты в раскрашивании гравюр. Но вскоре и их способ должен был утомить как художника, так и печатника, ибо они употребляли только одну доску, гравированную резцом или крепкой водкой. Эту доску они или всю одновременно покрывали разными красками, чтобы одним оттиском получить раскрашенную гравюру, или же каждый раз переносили отдельные раскрашенные части на бумагу. Способ этот вызывал необходимость часто исправлять отдельные оттиски, ретушевывать их красками. Аисты и этих художников стали редкими.
Зато старинная раскрашенная гравюра получила существенное улучшение у французов, употреблявших для этого шероховатую доску, как в черной манере, так как последняя представляет собой самый пригодный способ для передачи перелива красок картины. Шарль Аеблон (Скаг. 1е В1опН) был первым художником, изготовившим этим способом раскрашенные гравюры. Он родился во Франкфурте-на-Майне. Не сделав ничего со своим открытием в голландии и Англии, он в 1737 году отправился в Париж. Улучшение, введенное Аеблоном, состояло в том, что для каждого цвета он приготовлял особую доску, к чему мог подать ему мысль способ работать гравюру на дереве с освещениями в светотень (с1ай-оЬзсш-НокзсйшТТе). Его листы в техническом отношении представляют значительное развитие и ценятся очень высоко любителями. Хорошие листы в этом роде дали еще Гольтье-Даготи (Е. СтаиШег-ОадоК), Аадмираль (1.'АН1П1га1), Аасинио. С некоторыми изменениями работали этой манерой Жанине (Г. ]ап1пе1), Декурти (С.М. ЭесоигЦз) и Беназе (С. ВепахеЬ), прекрасные листы которых представляют замечательную мягкость колорита.
Отчего не прибегли к деревянной доске? Что гравировкой на дереве можно достигнуть очень хорошей раскрашенной гравюры, доказало в последнее время Общество размножения произведений искусств в Вене (голова старика по Ван Эйку).
8. Негативные оттиски
В заключение следует упомянуть об особом роде гравюр, которые мы называем негативными оттисками, потому что доска для них приготовляется таким образом, что, когда поставить полученный с нее оттиск против света, он представляется в виде негатива фотографии. Свет и тени являются здесь в обратном смысле: наивысший свет представляется черным, наиглубокая тень совершенно белой. Мы имеем такие листы Келлерталера (.1. Ке11ег1Иа1ег), работавшего около 1549 года. Этой манерой он награвировал портрет Лютера в трех различных видах, кроме того, портрет Морица Саксонского и Карла V. Келлерталер был золотых дел мастером. Подобные листы сделаны и другими такими же мастерами. Они работались пунцой. Для определения цели таких работ указанием служит то, что письмо на всех них является в обратном виде (как в зеркале). Отсюда следует, что доски эти, как ниелли, не были предназначены для отпечатывания, а имели специальное назначение служить самостоятельными картинами.
Отдел третий
О литографии ($<етйгиск, 1ййодгарЫе)
Для размножения изображений, кроме дерева и металла, употребляют также камень. Изобретение путем печатания размножать рисунки на камне сделано только в нашем столетии. Не всякий камень хорош для этого дела; самым
пригодным является кейльгеймерский (КеЫЬептег). Он обладает свойством воспринимать жирную краску на всех частях своей гладкой поверхности и по отпечатывании передавать ее бумаге. Рисунок остается, таким образом, на самой поверхности камня; он не представляется выпуклым, как в гравюре на дереве, и не углубленным, как в гравюре на меди.
На камне рисуют химической тушью или химическим мелом, как рисуют на бумаге углем или черным мелом. Результатом этого способа является подражание рисунку мелом (КгеккгеюИпипд).
На камне можно также гравировать, углубляя в нем линии иглой; равным образом можно также рисовать на нем пером и химической краской.
Изготовленный художником камень перед печатанием всегда вытравляется. Это делается очень быстро, ибо крепкая водка не остается долго на его поверхности. Поставив доску в наклоненном положении, ее обливают этой водкой и потом тотчас очищают водой. Краска (типографская) наводится на камне кожаным мячом.
Изобретателем литографии является Алоисий Зенефельдер (А1о1з 8еппеГе1Сег). Изобретение это относится к 1799 году. Еще тремя годами раньше он делал опыты на камне, но они были чисто механические, ибо он обрабатывал камень как гравер деревянную доску, т. е. рельефным образом. Только позже литография построена была на химических свойствах материи.
литография очень быстро развилась. Будучи первоначально применена к письму, музыкальным нотам и таблицам, она впоследствии перенесена была в область искусства. Так, Пилоти довольно рано применил ее к большому своему произведению в Мюнхенской пинакотеке. Успех в этом деле обнаруживает известное сочинение Буассере (Во^ззе^ее), а высокую степень совершенства работыГанфштенгеля (№пГз1гаепде1) в издании Дрезденской галереи.
Так как изготовление литографированной доски не требует ни много времени, ни много художественных усилий и ею легко достигается большое издание, то литографии в цене дешевле хороших гравюр, и потому возможно широкое их распространение. Как при всех других открытиях, так и по поводу литографии предсказывали, что она отодвинет на задний план более ранние манеры гравировки, но последствия не оправдали этого предсказания. Напротив, тонкие, разборчивые любители искусства и собиратели хотя и присоединяют охотно литографии к своим собраниям, в виде иллюстрированных справок, но очищенный художественный вкус все-таки устремляет всю свою любовь на произведения резьбы на дереве и на гравюры на металле.
Что касается рисунков пером на камне, то А. Менцель в этом жанре произвел много прекрасного и нашел себе много подражателей.
После многих напрасных опытов на металлической доске печатание красками, наконец, нашло себе пригоднейшую почву в литографии. К сожалению, избыток произведений этого рода привел к тому, что печатание красками выродилось в ремесло, и художественный рынок в такой степени наводнен этим товаром, что одно название раскрашенной литографии обращает любителя в бегство. Отличные вещи в этом роде дает Пранг (Ргапд) в Бостоне, употребляющий от 30 до 40 каменных досок для получения раскрашенной литографии.
Отличительные признаки отдельных художественных форм
Как отличаются друг от друга произведения различных художественных форм? Носят ли они в себе признаки, по которым тотчас можно узнать, имеем ли мы перед собой гравюры на дереве, металле или литографию? Конечно. Опытный знаток вовсе не станет обращать внимание на отличительные признаки, нами здесь приводимые для начинающего, а тотчас сумеет отнести каждый лист к свойственной ему сфере.
Мы уже объяснили в отделе о гольцшните, как отличается гравюра на дереве от гравюры на металле.
Гравюра на дереве отличается от всех родов гравюры на металле тем, что на первой не бывает на бумаге никаких вдавленных бортов от доски, между тем как таковой имеется на всех манерах металлической гравюры. Старые гольцшниты, кроме того, всегда имеют вид обыкновенных рисунков пером, без сложной штриховки. Особенно ясно выступает различие между гольцшнитом и офортом: последний отличается свободой, первый робостью, в особенности при изображении случайного, например древесных листьев. Легко найти также различие между гольцшнитом и черной манерой, так как последняя представляется тушеванной, в тонах, а первый состоит из штрихов.
Гольцшнит и литография имеют то общее, что у обоих нет вдавленной от доски каймы на бумаге; зато литография, сделанная мелом, отличается от него так же, как гравюра черной манерой, а офорт или рисунок пером на камне таким же образом, как обыкновенный офорт.
Резцовая гравюра отличается от офорта тем, что на первой концы линии выходят заостренными, а у последней нет. Расположение всех линий в купферштихе строго параллельное, на офорте же оно отличается полнейшей свободой линий и штрихов.
Купферштих резцовый таким же образом отличается от акватинты и от черной манеры, как и гольцшнит.
Отличительные признаки отдельных манер гравюры на металле ясны из различных способов изготовления ее, что нами объяснено было в надлежащем месте. Гравюра на металле нелегко может быть смешиваема с литографией, так как у последней на бумаге нет каймы от доски.
Прибавление
Послужит ли фотография в ущерб гравюре?
Вначале фотография занималась сниманием портретов живых личностей и, начиная с дворца и кончая хижиной, наполняла ими тысячи и миллионы фолиантов альбомов и бесчисленное количество рамок. Позднее она обратилась и к сниманию гравюр, рисунков, картин и статуй. Нельзя отрицать того, что это новое изобретение в наши дни сделало большие успехи и что произведения его во всех прикасающихся к искусству областях заслужили у всех любителей то внимание, которого они достойны. Чтобы прямо указать на наибольший успех фотографии, мы должны заметить, что она, отчасти благодаря лучшему знанию химических законов, отчасти наученная печальным опытом (прежде по истечении нескольких лет от фотографии ничего более на бумаге не оставалось, как коричневое пятно), занялась тем, чтобы путем улучшений или открытий устранить гибель фотографических картин. По разумным законам логики этого можно было бы достигнуть лишь при условии пользования для воспроизведения картин не одними только химическими силами, подверженными реагенциям. Так возникла изобретенная в Мюнхене фотографом Альбертом и по нему названная алебертотипия (А1Ье^^о^ур^е), рассматривающая стеклянную доску и находящийся на ней фотографический снимок как фотографский камень и получающая с него оттиски. Я незнаком со способом, употребляемым Брауном в Дорнах для изготовления фотографий, но если последние действительно печатаются, то способ его должен состоять из тех же приемов. Наивысшее в этом отношении представляет гелиогравюра, или гелиотипия (след., печать) Амана Дюрана в Париже, который с удивительной верностью передает гравюры на дереве и меди и самые нежные офорты. Так как для снимков выбираются только самые безукоризненные оригиналы, то таким способом получаются прекраснейшие творения лучших художников в таком совершенстве, в каком все великие мастера не имеются в публичных кабинетах. Следует просмотреть вышедшие выпуски и полюбоваться прелестными творениями Марка Антония, Рембрандта, Дюрера ит. д. В первую минуту думаешь видеть пред собой оригиналы с царящим в них в старых оттисках духом. Способ гелиогравюры состоит в том, что под влиянием света толстый слой на стекле, который делается толще слоя коллодиума, так преобразовывается, что темные места в нем углубляются. Таким образом, стеклянные доски со слоем представляют собой как бы награвированную доску. Но так как по хрупкости стекла с него нельзя делать оттисков, то предварительно снимают с него гальванопластичную доску, и оттиски делаются уже с последней.
Следует упомянуть еще о денежной стороне вопроса. Между тем как оригинал, с которого сделана гелиогравюра, стоит, быть может, от 600 до 1200 талеров, цена имитации не превышает четырех франков.
Поэтому все-таки справедливым является здесь вопрос: послужит ли фотография во вред гравюре?
Основываясь на существе искусства и на наш ежедневный опыт, мы не обинуясь отвечаем на это: нет! Но прежде чем мотивировать наш ответ, мы разделим вопрос на две части, чтобы рассмотреть его с двух различных точек зрения. Итак, мы спрашиваем: а) может ли фотография сделать излишним гравера, резчика на дереве и т. д.? и Ь) привлечет ли к себе фотография всех собирателей изящного и повредит ли она собиранию оригинальных гравюр?
Наш отрицательный ответ относится, конечно, к обоим вопросам.
Уясним себе сперва отношение фотографии к гравюре. Производитель последних, будь он гравер, резчик на дереве или литограф, - есть художник, свободным творчеством выражающий известную идею.
Фотограф же в мастерской своей есть раб естественной силы, которая, поставленная в правильные условия, работает механически, бессознательно, несвободно. Сила эта ничего не изобретает, потому что она не думает; она с неизменной необходимостью (аподиктически) возвращает данное.
Гравюра есть, следовательно, дело духовного творчества, фотография же результат различных естественных сил, которым знающий их законы дает известное направление.
Обе области являются различными в самом их основании, поэтому сомнительно, чтобы человек, до сего считавший творения духа выше всего, легко решился бы променять их на продукты, механически созданные!
Какой истинный любитель искусства не есть в то же время друг природы? Он за бесценок может приобрести и насладиться самыми душистыми цветами, самыми вкусными плодами. Как может ему прийти на ум заплатить за знаменитую картину, изображающую цветы или плоды, цену, за которую он мог бы приобрести целый цветник или огород? На деньги, которые стоит знаменитый бык Поттера в Гааге, можно было бы купить целое стадо. Это правда, но все же это стадо не составит духовного художественного произведения. И что же! В соревнование с настоящим искусством выступает даже не действительная природа, представляющая нечто положительное, а лишь копия с нее, нечто такое, что видно и в зеркале.
Аб а. Когда мы видим фотографию, копирующую гравюры, рисунки, гольцшниты, литографии, то отрицательный ответ на первый вопрос наш не требует дальнейших доказательств. Фотография предполагает гравюры, следовательно, и граверов, поэтому она не может сделать их излишними.
Но быть может, фотография может и не заниматься сниманием копий? художник может выработать свою мысль средствами, пригодными для фотографии, углем, черным мелом и т. п., а фотография размножит этот рисунок в еще более совершенном виде, чем это можно сделать гравюрой. Ведь для снятия копий с картин знаменитых художников нет надобности фотографировать их с гравюр, они могут быть непосредственно сняты с оригиналов.
Охотно допуская все это, мы, тем не менее, основываясь на опыте, остаемся верными своему воззрению, что фотография никогда не заменит гравюры, ксилографии и т. д. Несмотря на громадное применение фотографии, фотолитографии, гелиогравюры и как бы ни назывались все эти световые аппараты, число художников, работающих гравюры, не уменьшилось, работы их не упали в цене, они все приобретаются и ценятся. Еще менее фотография и даже гелиогравюра могут повредить старинным произведениям искусства и уменьшить их стоимость.
Ад Ь. Никакая фотография, даже самая поразительная гелиогравюра, не может заменить настоящему любителю и знатоку оригиналов. Почему? Потому что любитель ищет и приобретает художественное творение ради него самого. Он желает иметь и ищет именно создание художника, а не механическое подражание ему, как бы последнее ни было поразительно. Опыт приводит к тому же результату. После того как гелиогравюры Дюрана дали нам в прекрасной имитации и за дешевую цену редкие гравюры Марка Антония, Рембрандта, М. Шонгауера, Бергейма,
Дюрера и других, можно было бы подумать, что собиратели обрадуются низким ценам и что вследствие этого спрос на оригиналы гелиогравюр уменьшится и они потеряют много в цене. Но это не так. На последнем знаменитом аукционе гравюр в Париже, где продавалось наследство Галишона, за дорогие листы платились баснословные цены. Так, на этом аукционе заплачено было за «Положение во гроб» Мантенья (В. 3) - 920 франков; за «Марса, Венеру и Амура» Марка Антония (В. 345) - 1400 франков. Эти самые экземпляры Галишона служили оригиналами для гелиогравюр Дюрана. Тем не менее платили указанные выше цены! Собиратель так рассуждает: одно оригинал, а другое тол ь ко гелиогравюра!
Неуверенность в прочности химически созданных листов также должна быть принята здесь во внимание. Мы видели фотографии, которые через 10 лет стали неузнаваемыми. На это возражают, что в настоящее время фотография пошла вперед и лучше упрочивает свои произведения. Но что из этого следует? Что фотографии уже не так скоро выцветают! Но как долго? Это пока остается вопросом открытым - сомнение законно! Листы Дюрера, снятые с печатного станка 360 лет тому назад, блестят и ныне их первобытной свежестью, словно они только сегодня вышли из мастерскойхудожника! Конечно, при достаточном попечении о листах и старая бумага много способствует к сохранению их еще в течение тысячи и более лет. Но бумага для фотографий, не лучшая из жалких сортов нашей машинной бумаги, должна, кроме того, пройти еще массу химических жидкостей, вряд ли придающих ей большую крепость. Даже в печатных фотографических листах я уже замечал, что албуминий местами отскакивает и, естественно, уносит с собой самое изображение.
Нельзя, конечно, отрицать и того, что фотография имеет и свою полезную сторону. Не говоря уже о промышленности, фотографические снимки с картин и рисунковзнаменитых художников сделались необходимыми и для исследователей искусства. Правда, фотография дает только свет и тени, а не колорит картины, как гравюра, но она может изменять гармонию красок, чего, в свою очередь, не дает гравюра. Известно, что различные краски не одинаково отражаются в фотографическом аппарате. В фотографии обыкновенно теряется также ясная прозрачность теней. Исследователь не только не может изучать по фотографиям с картин колорита, но даже гармонию его; он должен довольствоваться передачей предмета и его контуров.
Особенное значение имеют фотографии с рисунков, преимущественно для публичных музеев, ибо таким способом можно сравнивать оригиналы известного художника с фотографическими снимками с других несомненных рисунков того же автора, находящихся в других публичных собраниях, что прежде почти не было возможно.
Если исследователь в настоящее время и не может вполне обойтись без фотографии, то стремления любителя все-таки будут направлены к приобретению и собиранию оригинальных гравюр.
Раздел II
О бумаге и о бумажных водяных знаках
1. История бумаги
Знаток искусства не должен также оставить без внимания материал, на котором сняты оттиски с доски. Как мы увидим в следующей главе, это соображение в особенности важно в тех случаях, когда нужно определить старшинство оттисков или время отпечатывания листа.
Краткий очерк истории бумаги здесь не будет излишним, дабы и в этом отношении дать исследователю указания для дальнейшего изучения.
Уже в Ветхом Завете встречаются выражения, приводящие к заключению об употреблении известного материала для письма, рода бумаги. В \'и1да1а (латинск. перевод Библии) часто повторяется выражение: «ЗспрТит езТ 1п токппше» (например, Второзак. 28, 58, 29, 20, 27, 31, 24. Ис. 8, 31 и часто еще в позднейших книгах). Быть может, евреи узнали употребление бумаги от Египтян, приготовлявших ее из лыка (раругиз). Она была очень дорога по причине трудности ее фабрикации. У Египтян приготовлению бумаги научились также греки и римляне. Позднее оставили лыко и изобрели пергамент, употребляя для него кожу от ягнят. Более тонкий сорт пергамента, называемый Уе1ш, делался из телячьих шкурок и употреблялся только для дорогих сочинений.
Китайцы и Японцы уже в самые древние времена имели бумагу из шелка и хлопчатой бумаги; в Японии она употреблялась даже на платье. Бумага эта не была пригодна для печатания. У китайцев научились делать ее аравитяне. Иосиф Амру улучшил ее, сделав пригодной для письма. В XI столетии арабы перенесли ее в Европу, сперва в Испанию, после через Сицилию в Италию, но уже около 800 года она известна была под именем греческого пергамента. Этот сорт бумаги успешно работался в Европе, особенно в тех странах, где хорошо созревал хлопчатый куст. Называлась она ксилиной (КуИпа), бомбичиной (ВотЬусша), котонеей (СоТТопеа) или серикой (8епса). Бумага эта была еще очень несовершенна, толста, без жилок, потому что приготовлялась не на проволочной форме. В XIII веке для фабрикации бумаги стали уже употреблять шерстяное тряпье (от старого платья).
В Северной Европе, где было много холста, во время фабрикации бумаги попадалось, по всей вероятности, много гнилого полотна, ибо до нас дошло много бумаги, которую знатоки не решаются признать ни за чисто хлопчатобумажную, ни за бумагу из чистого холщового тряпья. Вскоре убедились, что бумага, сфабрикованная из чисто льняных волокон, лучше хлопчатобумажной, и вследствие этого для фабрикации ее стали употреблять холщовое тряпье.
Этот последний сорт бумаги, вероятно, первый вошел в употребление в Германии, так как здесь холст имелся в большем изобилии, чем хлопчатая бумага. Время этого перехода с точностью нельзя определить. Мы имеем немецкие документы 1308 года, писанные уже на бумаге из тряпья. Тоже самое и почти в ту же эпоху было во Франци, в Богемии до 1340 года, в голландии в 1322-м, в Англии в 1342 -м, а в Италии только в 1367 году.
Бумага из холщовой тряпки XV столетия производилась таким образом, что гниющую белую массу разливали в малых форматах на большие проволочные формы. Эта бумага, предназначалась ли она для книг, письма или гравюр, всегда была клееная, ибо книги и гравюры часто раскрашивались красками, что было бы невозможно на бумаге неклееной.
Различие между хлопчатобумажной и холщовой бумагой узнать легко: первая шерстиста, мягка, неклеена (пропускная или промокательная бумага), несмотря на ее толщину, она не крепка, масса ее волокниста и без сердцевины; вторая, напротив, толста, прозрачна, сурова, на ней видны полоски проволочных форм, и она имеет водяные знаки.
Только в XVI столетии в первый раз стали употреблять для печатания книг неклееную бумагу (типографскую), и этим достигнуто было уменьшение цен на книги.
Бумага, употреблявшаяся граверами в конце XV и в начале XVI столетия для отпечатания их досок, обнаруживает уже высокую степень совершенства; иные сорта ее, в отношении красоты и ценности, имеют решительное преимущество перед лучшей нашей машинной бумагой. Самая крепкая английская картонная бумага, ныне употребляемая для лучших гравюр, легко ломается; такой лист в роаль-формате нельзя достаточно бережно держать. Никакой перелом не поправим. Напротив, старые сорта бумаги часто ломались и сдавливались, и такие переломы все-таки исчезали бесследно, после того как бумагу размягчали и клали под пресс. Кроме того, старая бумага не была так подвержена плесени (8ТоскГ1ескеп, пятна от сырости), как губкообразная новая.
Гравюры Дюрера на дереве и меди дошли до нашего времени в таком прекрасном виде только потому, что для отпечатания их употреблена была самая лучшая и крепкая бумага. И голландская бумага, в особенности XVII столетия, пользуется хорошо заслуженной известностью. Листы, выдающиеся их художественностью, отпечатывались на настоящей Японской бумаге. Когда Япония, вследствие ее недружелюбия, заперта была для прочих европейцев, одни голландцы во все это продолжительное время обладали там факторией, вследствие чего они и получили возможность посылать в свою метрополию настоящую Японскую бумагу. Эта последняя имеет гладкую поверхность, мягкий, теплый колорит; она крепка и похожа на пергамент, но для печатания лучше последнего. Рембрандт в особенности лучшие свои офорты отпечатывал на Японской бумаге, и такие оттиски, уже ради этого обстоятельства, оплачиваются очень дорого. Новая Японская бумага уже не так хороша, как старая.
Так как добротность бумаги несомненно влияет на красоту оттиска, то исследователь и собиратель не могут оставить этот фактор без внимания. При определении старшинства инкунабул также решает бумага: хлопчатобумажная ли она или из холщового тряпья? Этому обстоятельству стали придавать большое значение в особенности в новейшее время, вследствие чего в исследованиях о гравюрах и рисунках постоянно обращают внимание на бумагу, являющуюся носительницей художественного произведения.
2. О водяных бумажных знаках (ХУа^ег/тчсйеп, ИПдгапез)
Знаки от проволочных форм прежде всего встречаются на бумаге из тряпья, хотя расстояние между этими знаками в разных фабриках были различные. Кроме того, каждый лист был снабжен еще особым водяным знаком. По два знака на одном листе встречаются на листах позднейшего времени. Знаки эти различны и состоят в изображении какого-нибудь предмета, как, например, бычачьей головы, креста, готической буквы 1^', накрест положенных ключей, различных животных, цветов и т. п.
Эти знаки объясняли так, будто они представляют старинные клейма и обозначают или фабрику, на которой бумага приготовлена, или фабриканта ее. Так, например, бычачью голову с крестом, находящиеся на документе епископаГенриха фон Вахгольда в Камине от 1315 года, объясняли таким образом, что бычачья голова представляет собой семейный герб Вахгольда, а крест - знак епископский, и что бумага эта приготовлена в епархиальном участке названного епископа. Но этому противоречит то, что тот же самый водяной знак мы находим на бумаге других стран. Вообще, можно убедиться в том, что бумага разных государств и времен имеет одинаковые или похожие водяные знаки.
Поэтому правильнее было бы принять за достоверное, что знаки на бумаге обозначали известный сорт или известное достоинство ее. Так, водяной знак бычачьей головы на бумаге, независимо от места ее изготовления, мог обозначать одинаковую ее добротность. Это не лишало фабрику возможности, буде она того желала, накладывать и свое особое фабричное клеймо, что практиковалось на самом деле. Так, держась того же примера, бычачья голова не всегда изображалась в одинаковом виде: иногда она нарисована была одна, в другой раз с палкой между рогами, на которой значились или звезда, или крест, или лилия и т. п. Другие водяные знаки таким же образом отличаются друг от друга разнообразными придатками.
Мы не можем изложить здесь подробную историю водяных знаков всех стран и времен, тем более что в этой области для исследователей осталось еще обширное необработанное поле. Сочинение о водяных знаках всех стран и времен принадлежит еще к скромным желаниям библиофилов и собирателей изящных произведений. Впрочем, мы имеем уже некоторые хорошие предварительные работы. Брейткопф дал уже много дельного в этом отношении, а Г. Фишер представил дополнения к работам первого. Янзен обогатил эту область исследования новыми материалами. Что же касается старых немецких водяных знаков, то в этом отношении большой шаг вперед сделан Т.О. Вайгелем. Гаусман подверг подробному изучению водяные знаки на бумаге, употребленной Дюрером для отпечатания его листов.
Древнейшие немецкие водяные знаки суть: бычачья голова с различными вариациями, появляющаяся уже около 1310 года, накрест положенные ключи (около 1356), голова мавра (около 1381), корона с трилистником (около 1399), виноградный куст (1423), готическое 1^', весы и императорская корона.
В Италии, в особенности в Венеции, мы встречаем весы с вариациями, иногда в круге; кардинальскую шапку, перчатку, бычачью голову, ножницы, якорь в круге, колокол и др.
В Нидерландах встречаем кувшин, готическое ТЧ В XVII столетии в особенности получили большую известность два сорта бумаги: с большим и малым дурацким колпаком (8с1е11епкарре) и с амстердамским гербом (три в длину поставленных андреевских креста). Бумага с дурацким колпаком, малого формата, в то же время появилась в Германии, но она не так хороша, как голландская. Она употреблялась особенно Фенитцером (Гепйхег) для отпечатывания досок. Янзен составил также таблицу городов и типографий старинных водяных знаков с указанием употреблявшихся на них сортов бумаги.
<
>
Раздел III
Обсуждение и оценка гравюр
Для совершенного искусствоведения еще недостаточны одно понимание различных художественных манер с их приемами и умение отличать произведения одной манеры от другой. От настоящего знатока искусств мы справедливо требуем еще, чтобы он обладал способностью, навыком, приобретенным основательным изучением, обсудить и оценить каждое произведение искусства по его внутренней и внешней красоте. Конечно, никого нельзя научить художественному пониманию, как и самому искусству; нельзя влить в челов любовь, тонкое чувство изящного и верность суждения, если наклонностью ко всему этому он не одарен природой. Не наша задача создавать любителей и знатоков изящного. Мы желаем только дать отдельные указания тем, которые чувствуют в себе призвание проникнуть в прекрасные тайники искусства с целью их исследования.
Как уже замечено, в каждом произведении изящного мы различаем красоту внутреннюю (духовную) и внешнюю (телесную, чувственную). С этой точки зрения настоящий раздел распадается на два главных отдела: в первом мы изложим основания к обсуждению произведений искусства по общим началам эстетики, во втором - с особой точки зрения специалиста.
Отдел первый
О внутренней красоте гравюр (эстетическое обсуждение)
Под внутренней красотой художественного листа мы разумеем его духовное содержание, выражающееся в изящной форме, т. е. идею, лежащую в основе этого создания, и ее выражение (композицию). Правда, последнее уже есть нечто внешнее, и, если б мы хотели говорить об искусстве вообще, о нем следовало бы рассуждать во втором отделе, долженствующем трактовать о внешней красоте произведения. Но так как мы обсуждаем только гравюры, то мы соединяем в одно все предшествующее ее отпечатыванию, т. е. идею и выражение ее, и рассматриваем все это как внутреннее духовное содержание. Масштаб же для обсуждения внешней красоты мы прикладываем как к идее, так и к выражению ее, сообразно тому, как они вышли из рук резчика, гравера ит. д.
Каждый художественный лист (как вообще каждое художественное произведение) представляет изображение, заимствованное или из истории человечества, или из жизни животного царства, или из господства природы. Согласно этому мы различаем:
a) историческиесюжеты, которые мы, как это вообще делается для лучшего обозрения, разделяем на: священные истории (Библия и легенда - мифология), светские истории (Древний мир, Средние и новые века), изображения из ежедневной и частной жизни (Септе). Подразделом светской истории является портрет, и прежде всего портрет исторический.
b) изображенияизцарстваживотных, имеющие предметом различные свойства животных, их взаимные отношения (мир или войну) и отношения их к человеку (на службе у него или им укрощенные).
c) изображенияландшафтов, ведутов (видов городов и местностей) или идеальных пейзажей, сельских или морских видов.
Дополнением к этому может служить изображение цветов, плодов, безмолвной жизни (паТиге тогТе, ТоНТе \а1иг, ‘мШеЬеп).
При обсуждении художественных листов этих различных отделов не следует находиться под влиянием мнения, будто листы первой категории имеют безусловно большую художественную цену, чем листы прочих отделов. Принципиально, т. е. безотносительно их художественного выполнения, истории, конечно, стоят на первой ступени, потому что сюжет их, история человечества, выражает высшие идеи. В области искусства мы тогда только отдадим преимущество историям перед другими изображениями, когда они будут находиться на равной степени художественного совершенства.
Мы здесь не будем рассуждать о внутреннем достоинстве, духовных преимуществах одного рода произведений перед другими, а о том внутреннем содержании (истории, жизни животных, ландшафта), которое должен иметь известный лист и которое обнаруживается в его выполнении или композиции. Итак, мы прежде всего вовсе не задаемся вопросом, имеем ли мы перед собой историческое изображение, жанровую картину или ландшафт и т. п., но желаем оценить по их достоинству идею, замысел художника, насколько их можно оценить и распознать в художественном произведении. Затем уже, в интересах объективного обсуждения, мы, конечно, должны рассмотреть и сюжет замысла, ибо к историческому предмету мы прикладываем совсем иной масштаб, чем к изображению животного или ландшафта.
В этом отношении мы стоим на одной и той же точке зрения с исследователем искусства в обширном смысле, задача которого - изучение искусства в его всеобщности. Мы должны обсудить и отвлечь идею от формы, в которую она овеществляется в виде ли картины, статуи или гравюры.
АН а. Для внутренней красоты изящного произведения прежде всего необходима художественная возвышенность идеи. художник, желающий изобразить историческое событие, должен воодушевиться великой идеей, обнимающей судьбы целых стран и народов, направляющей богов и людей к благотворной деятельности, следы которой нередко рассеяны далеко и видны в течение долгого времени. Немногие из так называемых исторических картин удовлетворяют этому первому и главному условию. Произведение еще не становится историческим, когда в нем выведена исторически замечательная личность. Часто мы находим лишь историческую жанровую картину там, где каталог указывает на историческое художественное творение. Для возвышенности идеи в исторической композиции необходимо и нравственное ее достоинство. Историческое произведение, подобно беспристрастной истории, должно изображать момент мирового суда; оно должно, следовательно, стараться представить победу правды над ложью, добродетели над пороком, как это довольно часто проявлялось в исторических событиях. В тех случаях, когда в истории смело выступает торжество подлого, оно в изображении должно носить на себе отпечаток негодного и скоропреходящего и в обстановке картины должно проглядывать близкое его падение. Такую тонкую черту мы видим на картине Каульбаха, изображающей вакханалии Нерона. Разврат и жестокость с торжеством, по-видимому, празднуют там свои оргии; но это только кажется. Распятый Петр, к которому смело бросаются отдельные христиане, указывает на близкое уже время осуждения и ниспровержения этого светского блеска.
художник, желающий придать чувственную форму исторической идее, ни на одну минуту не должен затрудняться в знании истории, человеческого сердца (психологии), физиогномики, народных нравов и обычаев, костюмов. Если он уже набросал свою идею в общих контурах или уже художественно выработал ее тем или другим способом, то форма, внешнее выражение идеи должны быть так прозрачны, чтобы историческая мысль ярко светила в них, а не нуждалась в отгадывании. Так как художник из целого ряда живых событий выбирает только один, и притом самый благодарный момент и словно превращает его в камень, то вовсе не безразлично, какой именно момент он выбрал. Следует избирать такой момент, в который историческая идея достигла наивысшего выражения, чтобы с высоты ее в одно и то же время можно было бы обозревать недавнее прошедшее и близкое будущее.
Примером нам может служить картина К. Рубена (С1. РиЬеп) - «Колумб». Оковы на его руках указывают на недавнее прошлое: на бунт экипажа. Настоящее выражено матросом, указывающим на вновь открытую страну, следствием чего является выражение раскаяния матросов. Полоса земли в отдалении есть тот рубеж, где история человечества обрела новое движение.
Более старые художники часто наивно облегчали себе дело тем, что на той же доске они изображали одно или несколько событий, разделенных временем и местом. Не следует быть строгим к духу времени: научного основания этот прием не имеет.
Совсем иное дело, когда художники на картинах духовного содержания сопоставляют личности, часто разделенные друг от друга столетиями. Мы встречаем это у Итальянскиххудожников даже лучшей эпохи, например у Рафаэля. Часто Мадонна с младенцем изображена сидящей на кресле, окруженная справа и слева святыми; или мы видим мистическое обручение св. Екатерины с Христом-младенцем; или св. Францска из Ассизи с Кларой, являющихся среди пастухов в Вифлееме, чтобы поклониться новорожденному Спасителю. В таких художественных произведениях изображено собственно не историческое событие; они являются религиозными картинами, аллегорически изображающими известную идею. Кроме того, святые часто обозначают лишь крестные имена жертвователей картины.
Когда дело касается жанровых картин, т. е. сцен из обыденной жизни, в которых также могут играть роль личности с историческим именем и известностью, то в отношении идеи, долженствующей быть присущей такому роду художественных произведений, мы отдадим пальму первенства тем жанрам, в которых метко выражен характер представленного общественного слоя в каком-либо определенном, ему соответствующем событии. И здесь картина должна способствовать изображению изящной, хорошей идеи. Изображения пошлости и грубости простого народа (толпы) и его излишеств должны быть строго осуждаемы, если при этом не видно стремления к примирению с идеалами жизни.
Впортрете первым, хотя не единственным условием художественного достоинства его прежде всего является сходство с изображаемой личностью. Весь характер изображаемого должен исходить из психологической правды и быть ею проникнут. Личность должна быть на портрете такой же, какой она была в жизни. В выражении лица, в позе и во всей осанке должна проглядывать душа изображенного. Когда художник обставил портрет различными принадлежностями, то последние не должны составлять сути картины и потому не должны поражать на первом плане глаз смотрящего; напротив, при первом взгляде наибольшую притягательную силу должно иметь лицо изображаемого. История искусства может указать много таких портретов, которые соответствуют самым строгим требованиям критического суждения.
Но как можно говорить о сходстве портрета лица прошедших веков, которое нельзя было лично знать? Кто может поручиться за подобное сходство? Однако ж это возможно!
Когда портрет представлен в такой индивидуальности и так характерно, что изображенное лицо, будто живое, выступает перед нами, мы в этих случаях говорим: таким изображенный, вероятно, был при жизни! Посредством изучения богатых собраний портретов мы знакомимся со столькими знаменитыми личностями прошлого и так свыкаемся с их физиогномиями, что они представляются как бы нашими современниками, с которыми мы лично знакомы. В особенности легко и верно схватываются образ и характер личностей, изображенных разными художниками и представленных, следовательно, в различных моментах (ибо каждый художник самостоятельно схватывает их особенности). Так, нельзя забыть портрет знаменитого голландского писца Коппеноля, сравнив Портреты его Рембрандта и Корнелия Фишера. Портреты Людовика XIV, Ришелье, Мазарини, Гардонена де Перефикса и т. д. много раз писались
французскими живописцами и своевременно гравированы лучшими художниками. Сравнение одного и того же портрета различных мастеров много способствует выяснению настоящих черт лица, а с другой стороны, оно облегчает верное суждение о художественном совершенстве каждого портрета в отдельности.
Было время испорченного вкуса и неразумной благоговейной лести к знатным, не останавливавшейся даже перед явно смешным. художники, не обращая внимания на их высокое призвание, присоединялись к толпе придворных и, чтобы льстить знатным особам, окружали их воображаемой, неверной обстановкой, изображая их в костюмах древних героев или богов. Нужно отнести к шаловливым модам того времени изготовление художниками, по приказанию свыше, портретов знаменитых любовниц и куртизанок в образе Леды или Венеры в соответствующем (отрицательном) костюме, как, например, представлена известная г-жа Козель Венерой на колеснице из раковин; или когда в Англии, увлекаясь ложной сентиментальностью, представляли прославленных придворных красавиц прошлого столетия пастушками, как, например, была нарисована любовница Гвин (О\шп) художником Лели (в сочинении I. Шмита встречается еще несколько таких случаев [12 - В новейшее время Людовик Баварский составил целую галерею портретов красавиц; но так как для каждой из них сохранены их обстановка и костюм, то эти женские Портреты всегда останутся привлекательными и интересными.]). Но с точки зрения истинного искусства нельзя оправдать изображение, например,
Людовика XIV в римской тоге или, как это сделано уже в новейшее время, Наполеона I в образе Тезея (раб. Канова). Каждая личность, в каком-либо отношении влиявшая на ее среду, представляется центром в окружающем ее мире. По одному можно заключить о другом, одно объяснить другим. Но в указанных случаях центр (портрет) поставлен в совершенно новые, ему не свойственные сферу и обстановку, и результатом этого является аномалия. Такие-то Портреты называли историческими! Сказанное достаточно объясняет всю неверность такого названия.
Ад Ь. При изображении жизниживотных самым скромным требованием художественности является верное понимание естественной истории животного. Мы говорим - самым скромным требованием, потому что истинный художник должен возвыситься от животного к духовному, он не должен напирать на одно скотское в животном, а вдохнуть в природу его духовную идею. Для объяснения мы здесь укажем на примере. Вот счастливая львиная семья: в пещере львица играет и лобызает молодых, которые, невинно шаля, прижимаются к ней, между тем как лев, гроза пустыни, с гордой гривой сторожит вход в пещеру. Зверское - страсть к хищничеству и к крови - здесь как будто скрыто в идее родительской любви и попечения. В наблюдателе невольно рождается мысль о могуществе начала, одушевляющего как челов, так и животное к самоотверженной любви.
Даже в изображениях борьбы, так часто возгорающейся в жизни различных животных, можно выражать известную идею, когда художник верно представляет, с одной стороны, хитрость врага, а с другой - борьбу за существование жертвы. К этому присоединяется и то соображение, что нечто подобное происходящему в царстве животных отражается и в жизни людей. Когда мы видим хитрую лису, разжевывающую зубами перо фазана, в то время как прежний обладатель его, спасаясь, улетает в воздух и радуется неудаче коварного покушения первой, то это напоминает нам подобные же случаи в жизни челов, когда невинность торжествует над злостью.
Ад с. Обращаясь затем к изображению ландшафтов, мы с робким сомнением, быть может, спросим себя: неужели и в пейзаже можно рассуждать о духовной идее?
Когда мы, как химики, геологи, ботаники, разлагаем элементы, содержащиеся в ландшафте (не вникая в научные результаты этих естествоиспытателей), то мы, конечно, видим, что воздух состоит из соединения различных основных частей, находим твердый камень или скалу, песчаный грунт или сочную почву, покрытую тысячами разного рода растений. Тот, который, как опытный рисовальщик, по внешним проявлениям и формам этих предметов сумел все это изобразить на полотне или награвировать на доске, представил нам горы и долины, камни, скалы и деревья, но этим он еще не создал ландшафта, отвечающего требованиям искусства. художник должен вдохнуть духовное содержание и в изображаемую природу, чтобы произведение его достойно было названия изящного.
Никто не будет сомневаться в том, что сельская природа влияет на настроение и характер обитающего ее челов. Киргиза, во всем его проявлении, мы можем понять и объяснить себе бесконечными пройденными им степями; точно так же обусловлен окружающей его природой характер плантатора в равнинах Америки или на Цейлоне, берегового жителя, будь он рыбак или моряк, или обитателя лесов. Но даже одна и та же местность может различно влиять на челов, смотря по тому, лето ли на дворе или зима, солнце или дождь, в счастливом и веселом ли он настроении или в мрачном и несчастном.
Подобно тому как свойство местности различно влияет на челов, так и истинный художник, в свою очередь, может одухотворить своей мыслью изображаемый ландшафт. В меньшей мере это возможно при изображении ведутов, т. е. снимков отдельных местностей; большинство публики этого не требует, сохраняя ведуты лишь как воспоминание о прогулке или путешествии. Но в настоящем художественном произведении мысль его выступает на первый план. художник должен стараться соответствующей изящной формой изобразить в нарисованном ландшафте господство великого духа, держащего и правящего Вселенной. Какое обширное поле открывается здесь художнику: борьба стихий в открытом океане или в лесу; гроза, свирепствующая в горах, вздувающая ручьи до бурных потоков или несущаяся по плодородной равнине; самум, подымающий вихрем песок в пустыне и словно лаву гонящий его вперед. В противоположность этому - тишина летнего вечера, величественный закат, таинственное освещение лунной ночи; обворожительная игра света и облаков в ясном зеркале вод, знойные пустынные степи под жгучим полуденным солнцем; зимний сон природы под высоким снежным покровом. Во все эти фазы жизни природы художник может внести одухотворяющую мысль и прояснить влияние ее на человеческую душу. Для этого художник, кроме того, имеет еще в своем распоряжении бесчисленные тоны или вариации для выражения природы, представляемые ему светом, воздухом, расстоянием отдельных пунктов ландшафта, перспективой, дождем, туманом и т. п.
Какую правду, соединенную с поэзией, может представлять этого рода художественное произведение, показывают нам в их творениях знаменитые Пейзажисты, как Клод Желе (С1. Се1ее, 1е 1.о1тат), Рюиздаль (Киузйае1), ван Гоен (V. Соуеп), Гобема (НоЬЬета), Эвердинген (Тл'егсПпдеп), А. Ватерло (А. \Уа1ег1оо), Рубенс, Тициан и другие. Для создания истинного художественного произведения вовсе не необходимо, чтобы художник сочинил ландшафт, свободно творил бы его из своей фантазии (идеальный ландшафт); он может изобразить вид и из действительности и так представить ее, что туземец или знаток местности тотчас узнает ее на картине; но он поймет действительность поэтическим, т. е. художественным чутьем и выльет ее в форме идеального понимания.
Дело не в том, чтобы каждое дерево, каждый куст, каждый камушек заняли на картине то самое место, которое они занимали в действительности; художник должен держаться только общих очерков целого и уже творчеством своим создать необходимое для ясного выражения своей идеи. Поэтому великие художники в этом отношении поступают свободно с сюжетом, в особенности при изображении переднего плана, нисколько этим не вредя сходству местности.
Подобно тому, как прежде изображали исторические Портреты, так точно любили писать или гравировать игероическиеландшафты. Так назывался пейзаж, обставленный храмами, древними развалинами, обелисками, гигантскими обломками скал, могучими водопадами. В особенности любили этот род живописи Клод Желе и английские Пейзажисты, как это можно видеть на многих картинах первого и на различных гравюрах Ричарда Улетта по Уильсону и другим живописцам.
В одинаковом отношении к внутреннему содержанию художественного произведения должна находиться и внешняя его форма - в данном случае рисунок. Можно быть одушевленным гениальнейшими идеями и не иметь никакого права на честь истинного художника, когда не обладаешь способностью облечь эти идеи в соответствующую форму. Чтобы идея могла подвергнуться обсуждению знатока искусства, она должна получить внешнюю оболочку, кровь и плоть. художественное произведение, как человек, состоит из души и тела, и знаток признает только изящную душу в прекрасном теле.
При кратком изложении главных моментов, важных при обсуждении композиции, мы здесь прежде всего должны указать на то, что правильны йрисунок является первым условием художественного произведения. Все лица и предметы в их очертаниях, позах и сокращениях должны соответствовать действительности, правилам анатомии и перспективы. Каждый человеческий образ должен наружно иметь тот характер, который ему свойственен по идее композиции. В этом отношении художники часто грешат, не передавая достаточно психологическое выражение героя или преувеличивая его душевное состояние до чудовищности. Так, при изображении помешавшегося Аира художники обыкновенно или уродуют его до смешного, или превращают в театрального героя.
Все характеры должны быть психологически верны в композиции. Для исторической правды изложения вовсе не нужно выводить на сцену столько лиц, сколько их было в действительности. художник должен выбрать лишь столько лиц и придаточных предметов, сколько необходимо для воплощения выражаемой идеи. Второстепенное должно быть подчинено главному и находиться с последним в причинной связи. Аксессуары не должны выступать на первом плане и принимать большие размеры, занимать место главного предмета и привлекать на себя все внимание. Так, художник погрешил бы в портрете, если бы он с особенной тщательностью обработал драгоценности, кружева, меха и т. п. и при этом оставил бы на заднем плане главный предмет - портрет.
Историческая правда в общем и в частностях должна быть соблюдена и в отношении законов, нравов и обычаев эпохи, к которой относится композиция. Против этого правила грешил, например, Кальяри (С-адИагТ) в его знаменитой картине «Свадьба в Кане», перенесший это библейское событие в Венецию и к его времени и изобразивший окружавшие его местность и костюмы. И Рембрандт часто придавал своим библейским фигурам фантастические костюмы, не оправдываемые историей. Не лучше поступали немецкие художники XVI столетия.
При обсуждении художественного произведения следует обращать внимание и на распорядок его. Мы под этим разумеем взаимное отношение отдельных лиц или их группировку. Общим правилом следует признать, что главные личности должны быть размещены на первых местах, дабы первый взгляд падал на них, и они тотчас были бы узнаваемы, чтобы и освещение сосредоточено было бы на них. Остальные лица картины должны находиться в очевидной связи с главными. На картине Каульбаха в берлинском музее «Реформация» главные лица композиции хотя и поставлены на выдающемся месте, но они все-таки отодвинуты богатыми изображениями первого плана, кроме того, различным группам картины как будто дела нет до главных ее личностей.
Для правильного порядка картины необходимо еще точное соблюдение перспективы.
Но и при добросовестном соблюдении указанных условий знаток требует еще, в заключение, стройного исполнения целого. Гармония есть превращение идеи в образ: массы композиции так должны быть соединены светом и тенью, чтобы они представляли для глаза как бы одно целое. живописцу труднее достигнуть гармонии, чем граверу, так как первому приходится взвешивать не только свет и тени, но и краски. А различные свойства красок постоянно производят между ними борьбу. Чтобы привести картину в гармоническое состояние, художник должен ослаблять характеристическую особенность одной краски в пользу другой; в картине одна краска должна служить другой. Легче установить гармонию в одноцветном (тушеванном) рисунке, так как здесь дело состоит лишь в том, чтобы установить правильные отношения между светом и тенью. То же самое и в гравюре.
Все до сих пор сказанное о правильности рисунка, психологической правде, разумном распорядке, перспективе и гармонии применимо не только к историческим сюжетам, портретам и жанру, нои к изображению картин с животными и ландшафтами.
Отдел второй
О внешней красоте гравюр (обсуждение с точки зрения специалистов)
Все достоинства, выражающие внутреннюю красоту художественного творения, - в нашем случае идея и ее выражение в рисунке, - проявляются и в гравюрах, так что при рассмотрении художественного листа можно сделать обратное заключение об идее композиции и обсудить ее красоту.
Так как цель гравирования состоит в том, чтобы в артистически законченной форме передать изящно выраженную в композиции идею, то для любителя еще недостаточно иметь вообще какое-либо воспроизведение работ знаменитых художников; он, насколько возможно, желает иметь их в оттисках наивысшей красоты и законченности, ибо посредственное подражание только портит и скрывает внутреннюю красоту и совершенство оригинала. Правда, и посредственная гравюра со знаменитого творения, например с «Преображения» Рафаэля или «Страшного суда» Микеланджело, не может совершенно скрыть от опытного глаза знатока прелести оригинала, но любитель не довольствуется одним отгадыванием, он желает снова увидеть оригинал в первобытной красоте и ясности.
Итак, когда идея и ее выражение (композиция) уже проявились посредством резьбы на дереве или на меди в гравюре, тогда знаток искусства, как специалист, окинув все критическим взглядом, должен высказать верное суждение о ее красоте или художественном исполнении.
Мы теперь займемся рассмотрением достоинств, коими должен обладать художественный лист, чтобы иметь право на красоту и изящество. При обсуждении внутренней красоты произведения мы с любителем стояли на общей точке зрения художественной эстетики. Здесь наши дороги разделяются, и из обильного богатства различных родов искусства мы выделяем произведения художественной гравюры, чтобы специально заняться условиями их внешней красоты. Прежде всего нашего рассмотрения требует доска гравера, потом оттиски с нее и, наконец, состояние сохранности, в коей оттиск к нам дошел. Итак, мы рассмотрим:
1. Красоту доски.
2. Красоту оттиска.
3. Красоту внешней сохранности гравюры.
1. Красота (художественная законченность) доски
Главное условие истинного художественного достоинства доски (Р1аТТе) состоит в точном и правильном перенесении на нее рисунка (композиции) и сообразное распределение света и теней.
При исчислении различных родов гравюр мы указывали, к какому действию стремится каждый ее род и чего он желает достигнуть. Вообще же цель эта может быть двоякая: воспроизведение или рисунка, или картины. Первая цель - воспроизведение рисунка (пером, карандашом, мелом или тушью - все равно) - достигается ксилографией, офортом, карандашной гравюрой, акватинтой или черной манерой; вторая - воспроизведение картины - достигается колоритной гравюрой и черной манерой.
Обращаясь прежде всего к гравюре надереве, мы должны сказать, что в ее художественной законченности она носит на себе отпечаток рисунка, сделанного смелым и сильным пером. Конечно, мы разумеем ранние оттиски такой гравюры, ибо по причине его мягкости дерево при частых оттисках сплющивается, отчего линии теряют их первоначальную ясность и красоту. Для упражнения глаза и для достижения понимания этого рода гравюры следует рассматривать ксилографические творения с именами знаменитых мастеров, как Дюрера, Кранаха, Гольбейна. В особенности мы обращаем внимание на большие, «Страсти Господни» и на «Жизнь Марии» Дюрера в первом их состоянии, прежде текста на обороте листов, и на Мадонну того же художника 1518 года; на «Св. Семейство с пляшущими гениями» Ауки Кранаха и на пробные оттиски «Пляски мертвых» Г. Гольбейна.
Красотаакватинты, раскрашеннойгравюры, карандашной манеры легко чувствуется, когда при рассмотрении листов, исполненных этими манерами, мы невольно и ясно можем себе представить характер рисунка, сделанного тушью, сепией, карандашом или акватинтой, с которого работана гравюра. Некоторые листы исполнены с такой виртуозностью, что легко ошибиться, в особенности когда борт доски срезан. Опытные знатоки часто ошибочно вкладывали такие листы в папки с рисунками, до того поразительно было с ними сходство гравюр.
Для изучения акватинтной и карандашной манер мы рекомендуем сочинение Рич. Ирлома (К1сй. Ееаг1от) «Ь1Ьег тегПайз», в котором с большим мастерством и большой верностью переданы тушеванные пейзажные этюды Кл. Желе, исполненные карандашом и сепией.
Далее, следует рассмотреть прекрасное, редкое и очень интересное сочинение Плос ван Амстеля (Р1ооз Vап Атз1е1) и английского капитана Вильг. Байли (М111. ВаИНе), в которых с большим совершенством и поразительной верностью перенесены на медные доски различные роды рисунков. И сочинение Р. Вайгеля «Снимки с рисунков» (К. ^е1де1'з - «\ас11ЬПс1ипдеп Vоп Напдхе1сй пипдеп») очень поучительно и показывает нам, что искусство это в наше время вовсе не пошло назад.
В отношении изучения более ранней гравюры красками соответствующий материал представляют редкие листы Леблона (I .е В1оп), Ласинио (Базтю), Даготи (1)'Адо1у). Кр а сотаофорта обусловлена свободным владением иглы, допускающим даже в самых темных местах известную прозрачность или светотень, а также внимательным вытравлением доски, так, чтобы она, сообразно предмету, во всех частях представляла нужную углубленность выгравированных линий. Недостаточная вытравка дает жидкий и слабый оттиск, а излишняя - производит слияние линий, порождающее пятна.
Образцом свободного и талантливого владения иглой все-таки остается Рембрандт. Сколько у него ни было подражателей до последнего времени, никто из них тем не менее не сравнился с ним. И В. Голлар достоин похвалы за умение превосходно вытравлять доску. Вообще же голландскиеофортисты XVII века стоят выше всех в этом отношении и превосходят художников других школ. В прежнее время офортисты старались словно рисовать иглой, придавать своим творениям живописную гармонию. В новейшее время многие думают сравниться с Рембрандтом, стараясь быть до известной степени небрежным, в чем они усматривают талантливость. Чтобы получить побольше оттисков, часто перетравляют доску, отчего тени сливаются в пятна, служащие помехой и неприятно действующие на зрителя. В особенности некоторые французские офортисты злоупотребляют этим в новейшее время, через что их произведения вовсе не становятся лучшими.
Красотаманеры скребком (черной) зависит от умения ловко владеть этим орудием и от хорошего приведения доски в шершавый вид. Чем равномернее доска приведена в такой вид, тем тоньше и художественнее можно выводить скребком свет и тени. В прежнее время, при несовершенстве орудий, работа эта была довольно трудна. На досках и листах первой эпохи этого искусства заметны также следы неправильного ведения качалкой, в особенности в переходах от света к тени, например на листах Эльца (Е11х), Фюрстенберга, Приница, Рупрехта, только впоследствии воспользовавшегося приготовленными Вальяном досками.
В более совершенном виде гранение доски является уже у А. Блотлинга, у обоих Верколье (Уегко^е) и их последователей. Значительно улучшен этот способ англичанами Фреем (Тй. Ггуе), Смитом (Г 8тП11), Петером, Мак-Адрелем, Ирломом и т. д. Английские художники черной манеры владеют также с замечательной ловкостью скребком, следы которого вовсе незаметны на листах - так мягко отделяется свет от теней.
Самую высшую законченность художник может достигнуть в гравюре резцом, воспроизводя рисунок (картонажная манера) или картину (колоритная гравюра).
Красотакартонажнойгравюры сказывается в верности контуров рисунка и в изящном и правильном наложении теневых штрихов. При всей строгости рисунка целое должно быть проникнуто свободой и отличаться жизненностью. Из старых мастеров этого рода следует указать здесь в особенности на Марка Антония и его школу; в новое время в картонажной манере дали превосходные вещи Сам. Амслер и Тетер (ТйаеТег). Последний в особенности прекрасно работал по фрескам Корнелиуса.
Для красоты доски колоритнойгравюры требуется выполнение многих условий. Каждая часть картины, долженствующая быть выгравированной, требует особой и подробной работы: тело работается иначе, чем волосы, платье, меха, воздух, деревья, камни, металл или почва. Только такая гравюра заслуживает похвалы, при исполнении которой художник, на основании серьезного изучения и обдуманных приемов, характерно сумел изобразить каждый предмет. Предполагается, конечно, что рисунок сделан правильно и что общая гармония оригинала до мельчайших подробностей передана с буквальной точностью.
Гравер не должен на доске все работать одинаковыми линиями или штрихами, класть их в одном направлении или в одинаковом количестве, ибо этим достигается только скучное однообразие. Напротив, приноравливаясь к оригиналу, он должен избрать способ исполнения, самым естественным и целесообразным образом соответствующий изображаемому предмету. Кроме того, гравер не должен забывать, что он отрешается от красок и поэтому должен стараться восполнить колорит каждой вещи художественным эффектом.
Гравюра выполняется по всем правилам искусства, является результатом многоразличной и сложной умственной работы. Если она удалась, то она тем более почетна для художника, ибо он работает сравнительно немногими и однородными орудиями, имея в своем распоряжении только точки, штрихи и линии. Но истинный художник для верного изображения предметов сумеет найти настоящее орудие для произведения надлежащей глубины и ширины линий. Соразмеряя действие каждого штриха, он избирает для той же цели прямые или овальные, тонкие или грубые, свободные или ровные линии, конически заостренные или мелкие штрихи. Бартч (Ап1ейипд I. 85) поучает, как гравер должен работать тело, волосы, меха, одеяния и пр.
Для упражнения глаза и для верности суждения советуем прилежное рассмотрение отличнейших резцовых гравюр, оставленных нам великими мастерами всех школ.
Следует упомянуть здесь еще об одном обстоятельстве. Известная речь, составленная и произнесенная по всем правилам риторики, все-таки может выйти холодной. Так точно и гравюра может соответствовать всем техническим требованиям, может казаться чистой и правильной во всех ее частях и все-таки не заслуживать названия художественного произведения. Так, например, листы Баузе так красиво гравированы, что нельзя не признать за художником мастерства во владении резцом; тем не менее единодушный голос собирателей не ставит их высоко и даже за первые оттиски не платят больших цен. Это служит доказательством, что не высоко ставится и их художественное значение. То же чувство испытываем мы при рассмотрении листов Вилле или Р. Стренджа. Как ни красив и ни совершенен каждый лист как гравюра, в целом все-таки проглядывает важная холодность и скучное однообразие. От художественно законченной гравюры, кроме механической работы умелого ведения инструментом, требуется нечто высшее, невесомое и невидимое. Духовная прелесть, изящный гений - вот что делает гравюру законченным художеством. Тот, кто сумел бы на доске так передать нам Сикстинскую Мадонну Рафаэля, чтобы при виде оттиска нас охватила бы такая же гармония и такое же благородство, какими сияет оригинал, тот был бы таким же великим мастером, как сам художник. Он перенял у автора и совершенно самостоятельно проявил все то таинственное в произведении первого, что, подобно огню, способно размножаться, не умаляя своего духовного содержания.
2. Красота оттиска
От опытного печатника зависит так обойтись с доской, чтобы гравюра на оттиске вышла во всем ее совершенстве. Чтобы достигнуть этого, печатник должен проникнуться мыслью художника и при покрытии доски типографской краской (чернилами), равно как при отпечатывании ее, он должен поступать так, чтобы на оттиске вышло только то, что награвировано на доске.
Красота оттиска должна соответствовать представлению гравера в момент окончания им его художественной работы. Каждая находящаяся на доске линия, точка должны быть выражены на оттиске; переходы от тени к свету должны быть так же нежны, как и на доске. Подобно тому, как художник оставил некоторую прозрачность даже в самых густых тенях, так и оттиск, не умаляя сочности краски, должен быть ясен в тех же частях. От слишком густой черной краски линии сливаются, на листе образуются пятна и портится общий вид гравюры. Такой оттиск не может верно передавать мысль художника.
Предполагая, что при отпечатывании доски поступлено было бережно и с пониманием дела, мы назовем ценным и хорошим лишь такой оттиск, который верно передает работу гравера в ее первобытности.
При тех же условиях и дальнейшие оттиски, сделанные художником с той же доски, должны были бы, собственно говоря, представлять при повторении одинаковую степень красоты и художественного достоинства.
Но это не так, ибо мы имеем здесь дело с материалом, который от частого повторения совершенно ослабевает и истирается.
Деревянная доска по свойству своему от частого употребления сплющивается, так что выдающиеся линии рисунка, становясь шире, уже не имеют первоначальной силы и чистоты. Действие частого отпечатывания на доске сказывается и на оттиске. Деревянная доска, кроме того, подвержена опасности со временем получить трещину. Следы ее, конечно, переходят на оттиск, который, таким образом, является в виде, не задуманном художником. Ибо образовавшаяся от трещины в доске светлая линия, разрезая тени и контуры изображения, вовсе не входила в виды художника, так точно, как светлые точки, так некстати замечаемые на теневых местах позднейших оттисков деревянной доски, происходящие от червоточин. Деревянная доска с течением времени легко становится добычей древесного червя.
И медная доска также истирается: от частого печатания гладкая поверхность доски так расширяется, что она неравномерно вторгается в углубления точек и штрихов гравюры, дурно влияет на глубину и чистоту линий, нежную работу совершенно уничтожает и тем нарушает общую стройность произведения.
Доски, работанные скребком и пунцой, от печатания еще скорее теряют силу и стройность, нежели резцовые эстампы, у которых гравировка более углублена. Кто вспомнит изложенные нами в I отделе приемы различных манер гравирования, тот легко поймет причину скорого истирания доски. Наискорее ослабевает работа холодной иглой, так как в этом случае художник оставляет лишь слабый след нежно действующего орудия.
Из сказанного следует общее правило, что оттиск только в тех случаях служит выражением точной, полной и совершенной работы художника, только тогда может считаться красивым и изящным, когда он снят с доски, еще не утомленной частым печатанием. Чемоттисксдеревяннойилимеднойдоскираньше, темо нлу чше.
Занимающее нас теперь старшинство оттисков может быть определено внутренними или внешними признаками.
а. По внутреннему содержанию отпечатанного художественного произведения можно сказать, имеем ли мы перед собой ранний или позднейший оттиск с доски. Старый (ранний) оттиск с деревянной доски мы легко определим. Линии такого оттиска тонки, ясны, крестообразная штриховка прозрачна; у позднейших оттисков линии неодинаково широки, тени представляют непрозрачные пятна, обрамляющая линия часто прервана, так как она легко отскакивает от доски, заметны следы трещин и червоточины. Для навыка следует сравнить гравюры на деревеАльбрехта Дюрера, например, большие Страдания, жизнь Марии в оттисках прежде текста с таковыми, имеющими на обороте текст (все еще красивыми), и с оттисками, снятыми в позднейшее время без текста.
В гравюрах на меди о раннем оттиске свидетельствует чистота линий, прозрачность и стройность теневых частей. Да не подумают, что большая чернота всегда есть признак раннего оттиска. Новые оттиски с ретушеванной доски именно часто отличаются большей, но нестройной и не нужной чернотой. Старшинство оттиска, его достоинство и значение следует искать в тонкой и мягкой прозрачности гравировки, которая, при всей силе краски, тем не менее выступает во всех штрихах. Так, ранние оттиски с еще не истертых досок Ватерло, Эвердингена и т. п. отличаются серебристым колоритом, особенно ценящимся собирателями изящных произведений.
При определении старшинства оттисков нужно исследовать, достаточно ли отпечатаны все, даже мельчайшие линии. Для определения состояния резцовых гравюр в особенности следует обращать внимание на переходы от теней к свету. В ранних оттисках переходы эти нежны, оттеняясь постепенно и мягко; на позднейших оттисках тени неожиданно и грубо обрываются, ибо нужные переходные тоны, часто производимые холодной иглой, от частого печатания исчезли. Очень поучительно и для изучения полезно сравнивать ранние и позднейшие оттиски с одной и той же доски Марка Антония и его учеников, Авг. Караччи и других. Часто думаешь, что оба экземпляра представляют оттиски с двух различных досок, так сильно изменен бывает оттиск с истертой доски. В офортах работы холодной иглой, касающиеся ландшафтов, облаков и задних планов, служат точкой опоры для определения старшинства оттиска, так как эти предметы или изображаются холодной иглой, или слабо вытравляются и поэтому скорее стираются. В офортах на ранний оттиск указывают еще находящиеся на нем следы грязи на доске, что служит доказательством снимка оттиска до чистки доски с целью отпечатать экземпляры для продажи. Грязные следы еще не стертого с доски канта также указывают на ранний оттиск. Такие оттиски со следами каймы с досок знаменитых художников часто очень дорого оплачиваются, ибо их принимают за пробные оттиски, если только нет доказательств противного.
На листах с досок, работанных резцом в соединении с холодной иглой, в позднейших оттисках части гравированные (резцом) резко отделяются от ослабевших и даже исчезнувших частей, работанных крепкой водкой, через что нарушается общая гармония гравюры. Работа, деланная резцом, сохраняется дольше и выдерживает большее число оттисков, нежели офортная.
В позднейших оттисках гравюр черной манеры, снятых с истертой доски, обыкновенно не видна бархатная глубина теневых частей, формы утрачивают их определенные контуры, а в тех случаях, когда до обработки доски скребком рисунок на ней был вытравлен, то вытравка неприятно выделяется на гравюре.
И бумага, на которой листы отпечатаны, может служить точкой опоры для определения старшинства оттиска. Когда мы встречаем лист, отпечатанный на бумаге, вошедшей в употребление спустя долгое время после смерти художника, то мы, конечно, имеем дело с позднейшим оттиском. Старый оттиск какого-нибудь листа Рембрандта или Дюрера на машинной бумаге был бы анахронизмом. Но если гравюра отпечатана на бумаге, уже бывшей в употреблении во время изготовления доски, то, по всей вероятности, такой оттиск относится к первому времени отпечатания доски, хотя с достоверностью этого сказать нельзя, ибо ввиду того, что и в настоящее время можно достать бумагу XVI и XVII веков, истертая доска могла быть отпечатана на такой бумаге сотней или двумя сотнями лет позже ее изготовления.
Такими исследованиями вообще определяется старшинство оттисков. Но этими общими указаниями исследователь и собиратель не довольствуются; они желают иметь верное и безошибочное указание следов постепенного изменения, оставляемого доской на оттисках. Такие указания ему могут быть даны внешними случайными отметками, сделанными на доске уже после ее художественного изготовления. Каждая отметка подобного рода, естественно, видна будет и на оттиске.
Ь. Этивнешниезнаки составляют как бы историю доски и ее оттисков. Через прибавление или отнятие таких признаков доска является в новом состоянии: каждый оттиск одного состояния отличается от оттиска другого состояния. Таким образом, являются отличия в оттисках, называемые состояниями и сортами оттисков, АЬНшскздаТШпдеп оНег АЬНгискзхизТапНе, еТаТз. Итак, рядом с постепенным ослабеванием гравированной доски, рассмотренным нами выше, каждая доска имеет еще отличительные признаки, дающие нам точку опоры для определения старшинства оттисков.
Знакомство с различного рода изменениями, могущими произойти на досках или встречавшимися на таковых, необходимо как для знатока, так и для собирателя произведений искусства.
Мы должны заметить, что для определения таких изменений нет общего обязательного и твердого правила. Не все произведения гравюрного искусства заурядным образом переходили с известной постепенностью из одного состояния в другое; иной лист известен только в одном состоянии, между тем как другой претерпел 4, 9, даже 15 изменений. И самый род изменений также различен в большинстве художественных листов, как тому нас поучают монографии о произведениях отдельных художников и руководства для собирания гравюр. Кроме этого, мастера не на всех досках одинаковым образом отмечали различное их состояние.
В каком порядке изменялись оттиски отдельных листов, можно узнать в руководствах, трактующих о том или другом мастере. В этом месте мы можем только объяснить, какие изменения вообще могут встречаться на доске. Эти объяснения мы представим в их естественном порядке.
1. Чистыеоттиски (АеТхНгиск). Когда гравер отпечатывает вытравленную доску в таком виде, в каком она образовалась под влиянием крепкой водки, то он получает чист ыйоттиск (гешег АеТхНгиск). Но так как такой оттиск не всегда удовлетворяет художника, ибо отдельные места иногда остаются невытравленными или случается, что ошибочные части рисунка для предохранения от крепкой водки оставлены покрытыми и поэтому образовали пробелы на доске, - то предварительно является необходимость в исправлении доски. художник вновь проходит ее холодной иглой или резцом (иногда встречается надобность в переработке ее иглой и крепкой водкой), придает резцом теневым местам большую силу и выражение или посредством рулетки (гои1еТТе) приводит все в большую стройность.
Чистый оттиск, естественно, предшествует таким переработкам, всегда могущим появляться в различных состояниях доски.
Случается иногда, что вследствие дурной или слабой вытравки гравюра испорчена и что художник лишь тогда выпускает ее в свет, когда доска переработана и снова вытравлена. Чистые оттиски знаменитых художников, в особенности голландскойшколы, иногда больше ценятся любителями и дороже ими оплачиваются, нежели переработанные художником экземпляры. Такое преимущество отдается не только удавшимся работам, но и с ошибками и испорченным вытравкой. В этом отношении любители находятся в самом резком противоречии с логикой и намерениями художника. Логика, казалось, требует, чтобы оконченный мастером лист, вполне соответствующий его желанию и намерению, стоял выше в цене и в художественном значении, нежели неоконченный или неудавшийся. Но собиратель отступает в данном случае от этого логического требования и становится на точку зрения редкости вещи. Чтобы убедиться в действии доски, художник, понятно, снимает с нее только немного оттисков; после переработки ее прежний, чистый оттиск становится уже невозможным - и вот это случайное обстоятельство, редкость предмета, ценится выше законченного художественного произведения!
Правда, можно в этом случае привести некоторые доводы и в пользу любителя. художник не всегда улучшает доску новой переработкой; напротив, этим он иногда портит ее, уничтожая несколькими линиями резца то нежное дыхание, которое сказывается даже в слабой вытравке.
На этом основании чистые оттиски работБуасье, Ватерло, Эвердингена, Ван Удена, Д. Теньера, Дюзара, Дитриха, Шмидта и других офортистов справедливо имеют большую денежную и художественную цену, нежели оттиски с исправленных ими досок.
Оригинальные офорты, сделанные Ван Диком для известной иконографии, всегда ценились выше и дороже стоили, нежели листы, исполненные по его рисункам для того же собрания другими граверами. На некоторых из помянутых оригинальных досок Ван Дик гравировал только головы; руки, туловище и фон впоследствии выполнялись граверами его школы. Оттиски, на которых видна только работа Ван Дика, имеют у собирателей очень высокую цену. Нам кажется, что и в этом случае неоконченная работа имеет преимущество перед оконченной, так как в первой мы видим чистую мысль художника во всей ее неприкосновенной оригинальности.
Граверы нового времени часто предварительно травят доску, т. е. они гравируют контуры изображаемого рисунка, слегка намечая тени, потом слегка вытравливают работу, чтобы на основании чистого оттиска выработать гравюру резцом. Нежные штрихи иглы впоследствии исчезают под работой резца. С такой предварительно приготовленной доски художник иногда также снимает оттиски. Подобные оттиски хотя и не лишены интереса, в особенности для начинающих граверов, но они не имеют выдающегося значения для собирателей, так как в них нет гармонии; они не производят настоящего общего впечатления и изготовляются мастером только для облегчения его работы, чтобы служить ему вроде ситуационного плана.
2. Неоконченныепробныеоттиски. Когда гравер окончил отдельные части своей доски, то он желает видеть результат работы на бумаге, чтобы иметь указания для дальнейших действий. С этой целью он снимает с такой доски один или несколько оттисков, которые называются неоконченнымипробными (ипуоИепСеЮ РгоЬеСгиске). Так как пробных оттисков делается немного и некоторые из них исчезают в самой мастерской, то этим объясняется их редкость. Бывают различного рода пробные оттиски, смотря по степени изготовления работы. Так, встречаются различные неоконченные пробные оттиски «Преображения» Р. Моргена; в новейшее время Э. Мандель отпечатал различные стадии его портрета Ван Дика, начиная с чистого оттиска до оконченной доски. Весь непрерывный ряд всех последовательных пробных оттисков этого листа, как уники, находятся в Берлинском кабинете эстампов.
Такие неоконченные пробные оттиски, строго говоря, не имеют такого художественного значения, как оттиски с оконченной доски, но они интересны для граверов и важны в историческом отношении, показывая нам, как художник начал и продолжал свою работу. Что такие оттиски всегда очень редки, само собой явствует из вышеизложенного.
Неоконченные пробных оттиски новых художников не стоят чрезвычайных денег, но зато такие оттиски старых знаменитых мастеров ценятся очень дорого, например оба пробных оттиска в Альбертинском музее в Вене с Дюреровых «Адама и Евы» и с «Большого сатира».
И в Берлинском кабинете имеется оттиск работы Б. Бегама (В. 10) «Св. Христофор», на котором готовы только обе фигуры, тогда как весь ландшафт еще не сделан.
3. Оконченныепробныеоттиски. По окончании работы художник желает видеть, какое общее впечатление производит она в оттиске на бумаге. С этой целью он снимает для себя несколько оттисков и решает, готова ли действительно работа, или же она требует еще некоторых исправлений.
Такие пробные оттиски, в особенности когда они сделаны с знаменитых главных листов какого-либо автора, действительно имеют настоящее художественное значение, ибо все изображение представляется уже в готовом виде и является во всей его живости. Так как подобные оттиски делаются не для продажи, а для самого художника, то они называются еще ё р г е и V е б' а г ! I з ! е.
4. Оттискисотметками (Кетащие- АЬбгиск). Гравюра готова и может быть издана для продажи. Баснословная жадность собирателей к обладанию первыми оттисками вызвала в новое время изобретение отмечать самые первые оттиски каким- нибудь значком (гетагс|ие), отличающим их от позднейших оттисков. Эти значки бывают различны и делаются или на самой гравюре, или на полях ее. В первом случае небольшие места, не особенно бросающиеся в глаза, оставляются белыми, например, ключик в «Тайной вечери» Р. Моргена. Во втором случае художник гравирует на полях доски какую-нибудь безделушку, например голову, фигуру, цветок и т. п. Такие наброски на краях доски, не относящиеся к главному сюжету, называются шутками (Ешйа11е), которые потом стираются. Листы, носящие таковые, называются оттисками с отметками и обозначают, что они сняты до чистки доски. Такие наброски часто встречаются на листах Дан. Ходовецкого; в новейшее время Э. Мандель почти на всех главных листах делал отметки. В более ранние времена вместо набросков делались пробы иглой или резцом на краях доски, и этим отличали ранний оттиск от позднейшего.
5. Оттискипрежденадписей. Они отличают ее от оттисков с отметками тем, что в них белые места последних уже выполнены и все наброски на полях стерты. К характеристике подобных оттисков относится то, что на них вполне отсутствуют какие бы то ни было надписи, так как на них не обозначаются ни название сюжета гравюры, ни имя художника, ни адрес или название издателя и печатника, часто не достают и надписи в самом изображении гравюры; нижнее поле ее, предназначенное собственно для таких надписей, остается невыполненным.
Вид оттисков прежде надписей на некоторых листах представляют экземпляры без герба (в тех случаях, когда герб должен быть изображен на гравюре); вследствие чего отличают экземпляры с гербом и без герба.
Оттиски прежде письма предшествуют оттискам с надписями. Но это еще не доказывает последовательности в состоянии доски, ибо бывают исключения в тех случаях, когда более ранний оттиск был с надписью, впоследствии стертой. В этих случаях экземпляры без надписей являются позднейшими. Отдельные гравюры к роскошному изданию сочинений Фридриха Великого, обращающиеся в продаже только как пробные листы (ергеитез б'агйзЩ), так как они розданы были некоторым художникам до употребления доски для издания, носят, тем не менее, имена лиц, признанных авторами этих гравюр, тогда как в самом сочинении гравюры появились без всяких надписей.
6. Оттискитолькосименемхудожника. В каталогах для обозначения различных оттисков часто встречается выражение: «прежде всякого шрифта» и просто «прежде шрифта» (Уог а11ег 8сВНй, тог бег 8сЬНй). Последнее обозначение выражает, что хотя имя художника имеется на листе, но не имеется еще надписи или заглавия его. Дабы предупредить ошибки, следовало бы яснее выражаться так: оттиск прежде надписи или оттиск с именем художника. Следует избегать обозначения вроде: оттиск прежде всякой надписи, но с гравированным иглой именем художника, как это действительно встречается в каталогах, ибо такие обозначения нелогичны.
На гравюре могут быть одно, два или три имени художника. Если гравер вместе с тем и изобретатель картины, то на листе имеется только одно имя художника (имя гравера), причем авторство изобретения иногда выражено прибавкой: ш. шу. шуепй или де1. (деПпеауй). Когда встречается два имени (на листах, изобретение и гравировка которых сделаны двумя лицами), то одно обозначает изобретателя (живописца или рисовальщика) и ставится обыкновенно с левой стороны нижнего поля, а другое обозначает гравера и ставится с правой стороны того же поля гравюры. Иногда надписи эти встречаются еще в следующем виде. Как сказано, на гравюре могут быть три имени. Гравер, например, желает вырезать доску по картине знаменитого художника, но картина находится далеко от места жительства его; он заказывает опытному художнику снять рисунок с оригинальной картины и уже по этому рисунку гравирует. Имя рисовальщика, третьего в этом союзе, обыкновенно обозначается в этих случаях в середине нижнего поля. Все имена художников всегда помещаются очень близко к крайней линии эстампа.
В гравюрах по картинам также могут быть двоякого рода оттиски: на одних сперва помещается только имя гравера (большей частью иглой), и только при изменении доски обозначаются имена как живописца, так и гравера (в этих случаях имена эти вырезываются).
Имена художников обозначаются на листах двояким образом: всеми словами или известными знаками. Если имя художника написано ясно и подробно, то не может родиться сомнения насчет автора произведения. Иногда, однако ж, имя это написано неправильно и неверно. В этих случаях исследователь должен остерегаться считать это измененное имя за настоящее. И опытным исследователям, введенным в заблуждение ошибочно написанными именами, приходилось включать в историю искусства никогда не существовавших авторов. Иногда художники умышленно писали ошибочно свои имена, например Водепейг через перестановку букв называл себя ЕпйодЬге.
Следует осторожно относиться к именам живописцев, обозначенным на гравюрах с картин, и показанное имя можно считать за авторское только после исследования и на основании достоверных доказательств, ибо гравер часто определял это имя со слов и по показанию владельца картины или на основании каталогов музеев. «Изгнание Агари» в надписи на гравюре Порпорати приписано Ван Дику, а между тем композиция эта, в чем легко можно убедиться, принадлежит Адр. ван дер Верфу.
Старинные художники часто не выписывали своего имени, а сокращали его или обозначали начальными буквами их имен (или фамилий) или другими знаками. Первый способ облегчает распознавание имени, а второй более или менее скрывает его. Авг. Каррачи часто обозначал свое имя так: Аид. Саг. На листах Голлара Гольбен обозначался Н. Но1Ь., Блотелинг различно сокращал свое имя и часто подписывался А. В1оой, Спето Бадалоччио писал: 8^з. Вад. и т.д.
Наичаще встречается обозначение имени начальными его буквами. Встречается одна или несколько букв, например А. С. вместо Аид. Саггассц А. V. вместо Аид. \'1из'1з (\'епех1апо); С. ^. Е. ^. вместо ^^е^псй; Н. Н. вместо Н. Но1Ьеш и т. д.; или буквы слиты в одну фигуру, иногда две буквы стянуты вместе. В том и другом случае они называются монограммами художника. Итак, под последней разумеется обозначение имени художника отдельными буквами, стоящими порознь рядом или каким-либо образом слитыми вместе. Строго говоря, и сокращенные имена следовало бы относить к монограммам, ибо и они не вполне передают имя; но в соответствии со словопроизводством (от ио\'ог урарра, что означает отдельные буквы) мы принимаем это слово в приведенном смысле - обозначении имени в виде загадки.
Существует особая наука толковать монограммы и отыскивать истинного носителя ее. Указателем для этого служат архивные и другие сведения по истории искусства.
Этим путем для многих монограмм отысканы многие имена художников, но работа еще не окончена, и много еще есть монограмм на отличных художественных листах, значение которых до сих пор не разгадано. С уверенностью можно сказать, что многие монограммы навсегда останутся необъясненными и скрытые под ними имена никогда не будут исследованы. Сюда относятся монограммы: Р. - 1451 года, Е. 8. - 1464 года и др. Монограмму ^. обыкновенно объясняют именем Венцеля из Ольмюца (^епхе1 Vоп О1тиТх). Но если внимательно рассмотреть и сравнить большое множество листов, снабженных этой монограммой, то нужно прийти к заключению, что в данном случае дело идет о многих художниках, случайно пользовавшихся одной и той же монограммой.
Наконец, многие художники скрывали свои имена на листах под особыми знаками, которые являются или совершенно одинокими, или в соединении с буквами. Такие знаки нельзя назвать монограммами, а монограммическими знаками, подчас заключающими в себе род загадки. Так, семейство художников Гопфер изображало свою подпись в виде растения хмеля (НорГег - НорГегр1апхе); Л. Круг буквами I.. К. с прибавлением маленького кувшинчика (Кгид - кувшин); Ганс Шайфелейн - буквами Н. 8. и небольшой лопатой (8сйаийе1 - лопата). Другие знаки не находятся ни в каком отношении к имени, или же это отношение до сего времени не объяснено, например, ВЛ. ЭиуеТ отмечал свои листы изображением белки; Яков Вальх - жезлом Меркурия (МегсигзТаЬ). И по этому предмету история искусства еще не сказала последнего слова. До сего времени на листах встречаются иные неразгаданные еще ребусы или монограммические знаки. В учебниках обозначают художников просто этими знаками. Так, рассуждают о мастере с мышеловкой, игральной костью, раком, жлудовкой, якорем.
Материал для исследования и изучения различных монограмм очень велик, но только в настоящее время материал этот, после работ Бриана и Брюлио, подробно разработан в Ле ксиконемонограммистов Наглера. Работа эта, вследствие смерти Наглера и его продолжателя Андресена, к сожалению, приостановилась, но нужно надеяться, что она найдет своего завершителя, благо все приведено уже к последним буквам алфавита.
Но многие старые мастера не ставили на своих работах ни монограмм, ни иных знаков. В тех случаях, когда обозначен по крайней мере год, говорят еще о мастере, как будто дело идет о необъясненной монограмме. Знают мастеров 1458, 1464, 1480 и т. д. годов. Но когда даже не имеется года для исходной точки в определении художника, не остается ничего более, как считать эти листы анонимными. Мы имеем много таких листов, которые приведены писателями в известную систему по школам и по сюжетам.
Сюда, конечно, не относятся те старые, неотмеченные листы, мастера которых установлены историческими и другими исследованиями.
7. Оттискиснадписями. В этом состоянии лист имеет имена художников, надпись, обозначающую сюжет изображения. Это вполне законченный оттиск, ибо в нем заключается все необходимое для художественного листа: сюжет, название его и указание
автора.
Но даже и в этих границах состояния листа могут быть вариации, указывающие на ранние или позднейшие оттиски с надписями. Надпись, представляющаяся в последних оттисках в двух или нескольких строках, в предшествовавших оттисках могла состоять только в одной или меньшем числе строк. В резцовых гравюрах встречается много таких примеров. Бывает и так, что в более ранних оттисках надпись выгравирована иглой (например, на многих листах Ирлома и других английских граверов), а в позднейших - резцом; что надпись оставляется белой (ойеп), т. е. буквы состоят из двух параллельных линий, которые в позднейших оттисках выполняются, т. е. пространство между ними покрывается штрихами.
Мы должны упомянуть здесь о приеме, употребляемом в новейшее время и изменяющем в новых гравюрах способ различения оттисков до и после надписи. Становится даже непонятным, каким образом в этих случаях можно придавать большую цену первым перед последними. Вследствие изобретенного способа получать посредством гальванического осадка дубликат с выгравированной оригинальной доски и снимать с последней оттиски на бумаге, не употребляя в дело и сохраняя оригинал, утратили всякое значение все понятия о старшинстве оттисков и состоянии их до и после надписей. При изготовлении гальванического стереотипного снимка с доски прежде надписей, а потом такого же с доски после надписей может случиться, что оттиски прежде надписей, и притом в большем количестве, чем они получались прежде, когда нужно было беречь доску для обыкновенных оттисков с надписями. Чтобы быть беспристрастным, нужно сознаться, что оттиски с гальванически изготовленных досок, будь они прежде или после надписей и какой бы знак они ни носили, имеют одинаковую художественную и денежную цену. Прием делать с гальванической доски оттиски прежде и после надписей объясняется корыстолюбием издателей, рассчитывающих на заблуждение неопытных собирателей. Собирателям современных эстампов мы советуем, прежде покупки желанной гравюры, убеждаться, сделан ли оттиск с оригинальной доски или с гальванического стереотипного дубликата. В последнем случае никакой лист, будь он даже прежде всякой надписи, не может сравниться с соответствующим оттиском с оригинальной доски.
Вообще же оттиски с гальванической доски не имеют такой цены, как оттиски с оригинальной. Медь допускает лишь ограниченное число оттисков, поэтому и цена отдельных листов должна быть выше листов одинакового достоинства, но снятых со стальной доски, менее истирающейся и дающей большее число оттисков. Но с оригинальной доски (даже в состоянии ее прежде надписей) можно сделать несколько гальванических досок и таким образом наводнить художественный рынок товаром, цена которого не находится ни в каком отношении к его достоинству.
Другое основание к подразделению оттисков мы находим в тех изменениях, которые в течение времени претерпевает доска через прибавление новых работ.
1. Черезприбавлениеновыхработ. Когда какая-либо часть гравюрыхудожнику кажется бледной, то посредством новой штриховки он производит более сильные и глубокие тона. Так, Дюрер переработал на гравюре ствол дерева, стоящий между Адамом и Евой: первоначально он был гладким, а после переработки на нем появились небольшие ветки. Точно так же на ранних оттисках его листа «Мария с младенцем» (В. 34) недостает ветки с дощечкой. Бегам переработал много листов своих посредством прибавления новых штриховок. Лист Марка Антония (Марс, Венера и Амур,
B. 345) раньше того листа позднейших оттисков, на котором Венера держит факел. Собственный портретКорнелия Фишера, Вусс. 55, в позднейших оттисках переработан резцом. На портрете де Вита (Не \Уп) Ламб. Фишера, Вес. 55, имеется в первом оттиске только одно лицо, Жан де Вит (1ап Не \Уп), а на позднейшем оттиске изображен еще его брат, Корнелий де Вит. В портретах изображаемое лицо на позднейших оттисках представляется иногда в старшем возрасте, или ему прибавляется орден, которого он прежде не имел. Встречаются такие Портреты Древета, Нантейля и др. В особенности такие позднейшие работы встречаются на офортах. Обыкновенно края изображения не поддавались хорошему вытравлению, поэтому бледные места нуждались в переработке и в гармонии с целым. А. Ватерло переработал много из своих листов холодной иглой или резцом. Вся серия В. 7—18 в первом оттиске представляет такие работы, в особенности в тенях. И в больших листах заметно то же самое: на стволы наложена односложная тень, в кронах деревьев заметно менее ветвей и листьев; на ландшафте В. 116 дерево вправо в первом оттиске совершенно сухо и голо, впоследствии же оно получило листья. Подчас на первых оттисках ландшафтов не имеется фигур, которые впоследствии придаются для обстановки, так, например, на ландшафте А. Ватерло, В. 115, на некоторых листах Ауки ван Удена, на одном ландшафте Больсверта по Рубенсу и т. д.
2. Посредствомуничтоженияилиизмененияужесделанныхраб о т. Чтобы в подобных случаях определить старшинство оттиска, нужно знать, в каком виде доска была первоначально, ибо иначе, ввиду недостачи некоторых частей, легко принять позднейший оттиск за ранний. Но как узнать первоначальное состояние доски? Пути для того различны. Во- первых, в отдельных случаях сведения могут быть даны историей искусства и хорошим руководством для собирателей гравюр; во-вторых, при определении различия и старшинства оттисков опытный глаз на основании правил, приведенных на стр. 137, легко может отличить прибавленные или измененные работы, ибо из внутренних признаков гравюры можно заключить о раннем или позднейшем оттиске. Кроме того, опытный исследователь легко узнает по листу, снят ли он с нетронутой доски, ибо каждое устранение работы, как бы оно ни было ничтожно, оставляет следы, которые не могут быть им не замечены. Для изучения мы рекомендуем большое «Представление Христа народу» Рембрандта, В. 76; на позднейших оттисках исчезли с переднего плана все лица, видимые на прежних оттисках. На листе Дан. Шульца «Обесперенный павлин» на первом оттиске отчетливо видны слева горы заднего плана, в позднейших оттисках фон почти весь уничтожен. Через измененияв работах оттиски с одной доски часто получали совсем иной вид, например большое «Распятие» Рембрандта, В. 78. С трудом верится, что та же доска служила и для позднейшего оттиска. То же самое мы видим на ландшафте Эвердингена, Друг. 31. В истории гравирования есть еще много таких примеров, которые здесь не могут быть приведены все. В портретах часто встречается, что голова первых оттисков совершенно стерта и на ее место сделана другая. На одном листе Ломбарта по Ван Дику мы видим в ранних оттисках изображение портрета Якова II, который впоследствии превращен в портрет Кромвеля с сохранением остальной работы. На одном листе Ломелена (Ъоттейп) в первом, очень редком оттиске, изображен дю Г от (Ни НоТ), а в позднейших голова стерта и вместо нее вставлен портрет
C. Больсверта. Леклерк (1е С1егс) на листе своем, изображающем триумф Александра, представил короля в профиль. Когда герцог Орлеанский по этому поводу высказал порицание, что главное лицо представлено только в профиль, то художник уничтожил голову и заменил ее новой, с лицом наперед. Оттисков первого состояния очень немного. Изменения в оттиске могут произойти еще не от перемен в доске, а оттого, что уже при печатании употребляются особые приемы для получения существенно отличного от обыкновенного снимка. На собственном портрете Рембрандта, В. 19, с правой стороны видна его жена. Доска так награвирована. Но имеются редкие экземпляры, на которых вместо жены художника видна его мать. Изменение это сделано не на доске, а во время печатания таким образом, что часть доски, где изображена его жена, была покрыта, и на это место положена самостоятельная доска с награвированным Рембрандтом портретом его матери, В. 349, и потом вновь отпечатана. У того же художника встречается лист «Изгнание торговцев из храма» с люстрой и без нее. Устранение ее последовало при печатании указанным способом. Такие механические изменения при печатании доски не обусловливают раннего или позднейшего состояния оттиска. Плутовским образом, посредством прикрытия нижнего поля, сочинялись оттиски и прежде надписей. Но опытный глаз на большинстве этих обманным образом созданных оттисков заметит манипуляцию, ибо следы краев бумаги, наложенной для прикрытия надписей, видны на нижнем поле гравюры, а там, где, например у Я. Шмутцера, надписи вырезаны глубоко, они все-таки появятся слабо оттисненными (без краски) на указанном поле, ибо употребляемая для прикрытия надписей бумага обыкновенно бывает очень тонка.
3. Посредствомретушиистертыхдосок. Когда доска, вследствие частого отпечатывания, поистерлась, так что оттиски уже выходят слабыми и вся работа художника является уже не в первоначальной силе и красоте, то в этих случаях доска восстановляется, так сказать, подновляется и делается вновь пригодной для отпечатывания. Это делается посредством ретушировки, состоящей в том, что художник вновь проходит резцом по линиям доски, восстановляет на прежнем месте почти исчезнувшие точки и штрихи и, сколь возможно, приводит доску в ее прежний вид. Такая работа имеет известную цену, когда ретушировка производится самим художником первоначальной доски, что, однако ж, случается редко. Обыкновенно обладатель истершейся доски спустя много лет после смерти гравера поправляет ее для новых оттисков через другое лицо. Работа последнего всегда узнаваема: так как новый гравер работает только механически, анес артистической свободой, то и обнаруживается, что оттиск ретушеванной доски не имеет ни блеска, ни мягкости, ни выразительности оттисков, снятых с доски при первоначальной ее силе; штрихи становятся грубее, и если они и довольны сильны, то сила эта достигнута на счет гармонии.
Так, отдельные листы Марка Антония впоследствии времени ретушеваны Вилламеной (V^11атепа). При сравнении старого оттиска с ретушированным тотчас видна большая разница. И вся серия «Рейнеке-Фукс» Эвердингена была ретушевана Фоке (Тоске). Но оттиски через это сделались грубыми.
Ретушировка отличается от работ, произведенных на доске художником тотчас по изготовлении оной, тем, что последние к существовавшему уже прибавляют нечто новое, чего еще не было (см. выше, стр. 132), тогда как ретушировка восстановляет лишь прежнее, но ослабевшее гравирование, ничего нового не прибавляя, и все это большей частью производится рукой другого гравера.
Из сказанного следует, что в отношении ретушировки может быть двоякого рода состояние доски во время ее отпечатывания, а именно: оттиски до ретушировки и после таковой, и что первые предшествуют последним, а следовательно, имеют и большую цену [13 - Капитан Вилг. Бальи (М111. Ва1Ше) приобрел оригинальную доску Рембрандта, на которой изображено «Исцеление больных» (т. н. Стофлоринный лист) в таком состоянии, что все изображение, за исключением отдельных контуров, исчезло до неузнаваемости. Он восстановил доску, но не указанным выше способом. Воспользовавшись слабыми остатками, он своей манерой сам переработал доску так, что оттиск с доски более не может называться ретушировкой Рембрандта, а копией с последнего. Легко убедиться в этом, сравнив оттиск с Рембрандта с таковым же Бальи.].
4. Черезизменениевеличиныдоски. Граверы, в особенности офортисты, часто работали свои произведения на больших досках, чем того требовал сюжет. Вследствие этого получался большой край доски, который, по снятии определенного числа оттисков, уменьшался до нормальных размеров. У Рембрандта мы встречаем несколько примеров такого уменьшения доски. Всего явственнее это на листе В. 70, изображающем Христа с самаритянкой у колодца.
Но сокращение доски делалось не только на пустом ее крае. Иногда она так уменьшалась, что жертвой этого становилась и часть изображения, например, на листе П. Поттера, В. 14.
Понятно, что оттиски с большей (первоначальной) доски суть более ранние.
Случалось, что многие мелкие изображения помещались на одной большой доске, как это делал, например, Ходовецкий со многими сериями своих гравюр, служивших впоследствии иллюстрациями в книгах. С большой доски, заключавшей иногда целую серию, из 12 изображений, делалось несколько оттисков, затем доска разрезывалась на части, и гравюры печатались порознь. Оттиски с большой (первоначальной) доски суть, конечно, более ранние оттиски и могут считаться пробными.
Иногда оттиски с одной и той же доски разнятся в величине на несколько линий, хотя нет оснований считать доску уменьшенной. Эта разница в величине объясняется различным свойством бумаги, так как один сорт бумаги в печати более вытягивается, чем другой, или же более съеживается при высыхании. На такое почти незаметное изменение в величине листа могут также иметь влияние его чистка, промывка и прессовка.
В истории искусства встречается не только сокращение, но и увеличение доски. В гравюрах на дереве такое увеличение достигается очень легко, ибо одну деревянную доску можно так приладить к другой, что обе представят как бы одно тело. Обращаем внимание на гравюру Альбрехта Дюрера «Большое распятие», В. 158; в позднейшем состоянии лист этот вдвое выше, чем в первом; прерванное через присоединение к нижнему краю изображение докончено в фигурах новой работой на прибавленной доске.
Труднее достигнуть увеличения металлической доски, так как прибавочный кусок должен быть прикован к прежнему металлу. Мы имеем такие медные доски, которые впоследствии были увеличены. На гравюре П. Понциуса по Тициану «Положение во гроб» в первом оттиске недостает целой нижней половины, прибавленной впоследствии на увеличенной доске. Таким же образом впоследствии увеличен лист «Несение Креста», гравированный Алекс. Воэтом-младш. (А1ех. Уое!, ^^п.). Изменение состояния оттиска через увеличение доски все-таки должно считаться исключением из правила. Сочинения об изящных произведениях указывают на отдельные случаи этого рода.
При определении старшинства оттисков точку опоры представляют также а д ре с ана художественных листах. Под адресами мы разумеем обозначение фирмы издателя, от которой лист поступил в продажу, или же указание имени типографа, отпечатавшего доску. Пробные оттиски обыкновенно не имели адреса, так как они отпечатывались самим художником.
Так как одна и та же доска в течение времени переходила в разные руки и каждый обладатель ее изготовлял с нее известное количество оттисков со своим именем (он уничтожал на доске адрес своего предшественника и вместо него ставил свой собственный), то можно, конечно, определить порядок оттисков, носящих различные адреса, если известно, в какой очереди следовали друг за другом обладатели доски. Но определить это нелегко: мы еще не имеем руководства для изучения издателей изящных произведений. Такое сочинение об искусстве могло бы дать нам все имена издателей с указанием времени их деятельности и объяснить, когда та или другая доска поступила в собственность известной фирмы. Такое предприятие очень трудное. В приложении к этому сочинению мы представим небольшой список таких издательских адресов. На некоторых голландских листах, например, адрес де Вита (Се \У11) следует считать первым, Валька (\'а1ск) вторым; на других же (даже того же мастера) адрес Валька должно считать первым. Все зависит от того, кто первый приобрел доску от художника. Издатель получил доску прямо из рук мастера - его адрес является первым; но, когда тот же издатель приобрел доску того же мастера из вторых рук, тогда его адрес является вторым. Но когда художник работал преимущественно для одного и того же издателя, тогда легко определить первый адрес.
При определении старшинства адресов имеет также значение характер письма на гравюре, если красота оттиска не находится с ним в противоречии. Когда характер шрифта в адресе тождествен с остальным шрифтом на листе, то это служит доказательством, что адрес выгравирован одной рукой и в одно время с остальным шрифтом, т. е. адрес этот первый. В позднейших оттисках поражает иногда в особенности то, что после имени издателя оставлены еще прежние слова: Го^т^з и ехсиСй, а изменено одно имя (издателя), отличающееся характером гравировки от прежнего шрифта.
Вообще по адресам можно указать на следующий распорядок оттисков.
I. Прежде всякого адреса; доска принадлежит еще художнику, который снимает с нее оттиски для себя.
II. С адресом художника, когда он сам и издатель. При имени гравера обыкновенно стоит еще: КестС е1 ехсиСп.
III. С адресом издателя. О последовательном порядке издателей дают указания руководства к изучению изящных произведений.
IV. С двумя или несколькими адресами, когда позднейший приобретатель доски оставил имя своего предшественника и только прибавил свое собственное.
V. После адреса, когда он уничтожен. Это состояние доски отличается от указанного выше I случая тем, что оттиск хуже, ибо доска поистерлась и, кроме того, на ней видны следы, оставшиеся от соскобленного прежнего адреса.
Встречающиеся на художественных листах посвящения (дедикации) покровителям художника также могут служить указанием при определении старшинства оттисков. В этом отношении различают оттиски без дедикации и с дедикацией.
Обратные оттиски (СопЦе-ергеихез, ОедепСгиске) представляют только пробы особого способа или приема печатания, но не создают особого состояния оттиска. Когда оттиск только что снят с пресса и краска на нем еще свежа, то им иногда пользуются как доской и делают с него снимок на другой бумаге, который, конечно, тождествен с изображением на доске и представляется обратным в отношении каждого обыкновенного оттиска. Такие обратные оттиски обыкновенно очень слабы, так как они делаются не с доски, а с оттиска.
Собиратели ищут их как курьезы.
В заключение мы должны упомянуть еще об одном основании для разделения оттисков по времени их отпечатания, а именно о нумерации листов. художники подчас работали отдельные листы, которые ими самими или их издателями соединялись в серии и снабжались номерами. Так как до образования этих серий уже существовали оттиски, то различают: а) оттиски прежде нумерации; Ь) с таковой; с) после нумерации, когда она впоследствии была стерта. Уничтожение нумерации должно, в этом случае, быть сделано на самой доске, ибо, когда нумерация прямо уничтожается на оттиске посредством подскабливания, чтобы превратить его в оттиск до нумерации (что, впрочем, при легкости процедуры довольно часто делается), то это просто намеренный подлог.
Иногда случается, что новый издатель уничтожает прежние серии с их нумерацией и создает новую, например у Ватерло, так что один и тот же лист в различных оттисках носит другую нумерацию. Разъяснения этих различий дают руководства для собирателей эстампов.
3. Красота сохранности оттиска
Чтобы определить достоинство и цену листа, любитель и собиратель не только обращают внимание на такие оттиски, которые передают идею художника в соответствующей художественной форме, они не довольствуются также и красивым отпечатком доски, но желают, чтобы лист представлялся и в хорошо сохраненном виде.
Со времени применения печати к художественным произведениям история искусства знает множество листов, принадлежащих различным векам. Время, несчастные случаи и неразумное обхождение с гравюрами истребили не один драгоценный лист; но и многие из сохранившихся носят на себе следы неблагополучия, поэтому внешняя красота художественного листа требует безукоризненной чистоты его, наилучшей сохранности, целости бумаги, словом, состояния подобного тому, в каком он вышел из-под пресса. Только при этих условиях лист выигрывает, если не в художественном отношении, то в денежном. Но и художественные достоинства его при этих условиях также проявляются во всем их свете.
Итак, для признания листа хорошо сохранившимся требуется:
а. Отсутствиепятен; лист должен быть свободен от жирных (масляных) и других пятен, не носить на себе никакой грязи. Известно, что наиболее грешили в этом отношении сами художники, живописцы, употребляя гравюры дли своих этюдов при писании картин и оставляя их в мастерских около красок, кистей и бутылок с маслом, так что весьма часто пятна от красок и масла переходили на драгоценные листы, о достоинствах которых их обладатели и понятия не имели. Такие масляные пятна, в особенности когда они устарели, уже не могут быть совершенно выведены, ибо химические составы, удаляющие масло, вместе с тем действуют и на жирную типографскую краску.
Другая любимая опять-таки живописцами (!) мания уничтожать гравюры состоит в том, что они покрывают лист квадратами, чтобы легче увеличивать изображение или фигуру из него для применения к картине. Такое действие, чтобы не называть его настоящим именем, можно обозначить иностранным словом «плагиат». Клетки, проведенные оловом (или даже чернилами), также невыводимы, ибо если для этого употребить резину (КаН1гдитп1), то при легком трении они не сходят; при более же сильном нажимании ею вытирается самый лист, и часто вместе с бумагой сходят целые части изображения.
Само собой разумеется, что запачканные или исполосанные таким образом листы утрачивают цену и часто становятся совершенно никуда не годными, ибо собиратели не могут терпеть их в папках рядом с хорошими и прекрасно сохранившимися листами.
И покрытие красками старых гравюр не понимающими профанами или безрассудными детьми также обесценивает первые, так как произведение гравирования как таковое мыслится вне красок. Исключением из этого ввиду ее односторонней цели является раскрашенная гравюра. Такое исключение допускается еще и в гравюрах, резанных на дереве в старопечатных книгах (инкунабулах), так как они старинной манерой раскрашивания дают нам данные для объяснения не только резчиков форм, но и письмописцев или иллюминаторов того времени. В XVII столетии раскрашивали также гравюры красками для миниатюр (МешаТш-ГагЬеп); чаще всего это делалось с листами А. Дюрера, конечно позднейших и слабейших оттисков. Тонко исполненные живыми красками миниатюры с накладками из золота почти приравниваются к произведениям оригинальной живописи и очень ценятся собирателями. Так, Берлинский музей обладает почти полным изданием раскрашенных таким образом гравюр Дюрера.
b. Чистотаисовершенствопечати. По неумению печатника или случайно, а также по небрежности владельца художественного листа на нем могут образоваться пробелы. Во время печатания такие пробелы могут произойти оттого, что какое-либо место доски дурно покрыто типографской краской, а после печатания оттого, что лист поврежден вследствие какого-либо трения. Может также случиться, что во время печатания между доской и бумагой попадет волос, клочок бумаги или иной предмет, через что печать на этих листах прерывается и на них, смотря по форме попавшего тела, образуется, во вред оттиску, белая полоса. Случается и то, что сама бумага во время печатания сгибается, что всегда имеет дурные последствия для оттиска, причем безразлично, оставлять ли образовавшуюся складку или расправлять и разглаживать ее.
c. Широкиеполя. Прежде всего следует установить здесь точное понятие слова «поле». Изображение на листе обыкновенно имеет обрамляющую его линию - ЕшГаззипдзйте [14 - На офортах, в особенности тех, которые представляют Пейзажи, такой линии иногда не бывает.]. По отпечатании доски на бумаге видны ее края. Спрашивается, что разуметь под выражением «поле» или «край»? Обозначает ли оно обрамляющие гравюру линии (8йсйгапН), или вдавленные в бумаге края доски (Р1аТТепгапН), или же полосу бумаги, находящуюся по внешней стороне обрамляющей линии или по ее сторону краев доски? В первых двух случаях понятие это будет относиться к линиям, в третьем к поверхности. В каталогах и других сочинениях по нашему предмету оба понятия часто смешиваются. Выражаются так: с полными краями доски (тй Vо11ет Р1аТТепгапНе) или: обрезана до краев доски (Ь1з хит Р1аТТепгапН ЬезсйпйТеп) и разумеют в первом случае под Р1аТТепгапН - поверхность, а во втором линию.
Дабы устранить смешение в языке и в понятиях, мы предлагаем следующие обозначения:
Для обозначения предельной линии, отделяющей гравюру от пустой бумаги, мы предлагаем выражение - крайняялиния гравюры - ЗйсЬдгапхе или 8йсЬНше; для обозначения отпечатка или следа, оставляемых краями доски после оттиска, - крайняя линиядоски (Р1а11епдгапхе одег Р1а11еп1п11е). Полосу бумаги, находящуюся между крайними линиями гравюры и доски, мы назовем полямигравюры (8йсйгапд), а полосу бумаги по сю сторону линии доски - полямидоски (Р1аНепгапд). Наличность полей доски предполагает также наличность полей гравюры, но не наоборот. Когда поверхность полей доски так велика, как она была по выходе листа из-под пресса, то мы называем это полнымиполями (уо11ег Капд). С принятием этих названий устранено будет всякое смешение понятий.
Теперь обратимся к нашему предмету.
Природа, так сказать, всякого художественного листа требует, чтобы он имел поля; изображение много выигрывает, когда оно окружено белой поверхностью. Поэтому любители искусства всегда обращают внимание на то, чтобы гравюры, удовлетворяющие прочим условиям изящества, имели широкие поля, в особенности же гравюры новые, работанные резцом. Из двух совершенно одинаковых во всех прочих отношениях листов тот из них, который имеет широкие и полные поля доски, значительно выше в цене, найдет гораздо больше охотников, чем лист без таких полей, обрезанный до крайних линий доски или даже гравюры. Относительно старых гравюр любители несколько скромнее в требовании полей, ибо отличные листы крайне редко встречаются с широкими или вообще с полями. Нельзя было избежать того, чтобы поля таких листов в течение долгого времени не запачкались или не разорвались. Вследствие этого обладатель листа, которому не нравились на нем грязь и разорванные места, принужден был обрезать поля. Достаточно было трех или четырех таких операций, и ножницы уже работали близко от крайней линии гравюры. Часто довольствуются уже тем, когда старый лист сохранил еще в целости и видимости эту последнюю линию. Большие листы еще скорее подвержены были опасности потерять поля. В старину собиратели гравюр имели обыкновение вклеивать их в книги или альбомы (8атте1Ьапде), вследствие чего иной большой лист (ш Го1ю) с широкими полями должен был подвергнуться в книге операции в прокрустовой постели и ради малого формата альбома лишиться своих прекрасных полей.
Мне кажется, однако, что страсть собирателей к полям в отдельных случаях уже заходит слишком далеко и переступает разумную границу. В наше время некоторые листы Дюрера, Марка Антония, Рембрандта с полями, равными приблизительно поверхности изображения, оплачивались в два и в три раза дороже, чем те же листы, в таком же прекрасном виде, но без полей. Нельзя не заметить по этому поводу, что собиратели столько же, даже более ценили в этих случаях пустую бумагу, чем самую гравюру!
д. Целостьгравюры. Под этим мы разумеем полнейшую сохранность листа, так чтобы бумага, на которой отпечатана гравюра, не была ни надорвана, ни насквозь повреждена; равным образом не должны отсутствовать целые куски бумаги или гравюры. Такие недостатки легко заметить. Но иногда поврежденный лист наклеен на другой бумаге и все порванные места искусственно закрыты, недостающие части даже дорисованы рукой. Такая пририсовка, если она исполнена неопытной рукой, тотчас же выдает себя привычному глазу. Иногда восполняли недостающую часть гравюры вырезкой из другого экземпляра того же листа, а незначащие места в тени, например скалы, стены, почву, просто заменяли обрывками из любого эстампа. Само собой понятно, что поврежденный лист ничего не выигрывает от таких исправлений и все-таки остается поврежденным.
Когда мы видим, что лист наклеен на другой бумаге, то всегда должно явиться подозрение о большем или меньшем повреждении гравюры, ибо ни один истинный любитель не станет без всякой причины наклеивать безукоризненный лист на другую бумагу, разве что он извлечен из старинного альбома (К1еЬеЬапф. Если рассмотреть на свет наклеенную гравюру, то часто на ней видны порванные места или потеря некоторых частей листа. Но часто такое наклеивание сделано так искусно, что при самом тщательном исследовании нельзя заметить вырванных или порванных мест. В этих случаях в каталогах сказано, что лист наклеен без всякой причины или без видимой причины. Но если такой лист положить в воду, чтобы посредством смягчения освободить его от посторонней бумаги, то тогда нередко наступает разочарование, и еще нужно считать за счастье, если лист в бесчисленных клочках не выпадает из рук.
Старинные и ценные листы часто встречаются в наклеенном виде. В этих случаях собиратель не очень разборчив, ибо можно вообще радоваться, добывая редкость даже в несколько поврежденном состоянии. Добывшие старинные листы в наклеенном виде поступают хорошо, оставляя их в таком же состоянии. Ибо нельзя не сознавать, что посредством воды легко совсем разрушить лист и что лучше путем целесообразной реставрации привести его в лучший вид.
Публичные музеи, в предупреждение обманов, прежде вклеивали гравюры в книги. Во второй части этого сочинения мы вернемся еще к этому предмету.
Раздел IV
О некоторых особых явлениях в гравюрах
Чтобы освоиться со всей наукой о гравюрах, исследователю и собирателю изящного необходимо познакомиться еще с некоторыми явлениями в истории этого предмета.
Эти различные явления и исторические заметки, не подходившие ни под одним из прежних разделов, мы рассматриваем особо в настоящем. Посвящая этим предметам особые отделы, мы полагаем, что тем самым облегчаем некоторым образом обзор целого.
Так как область искусства вообще и гравирование в особенности очень обширны, то нельзя ограничиться обозрением всего материала только с одной точки зрения. Кроме того, вопросы, здесь рассматриваемые, имеют чисто внешний характер и поэтому они и не могли найти себе подходящего места в предшествовавших главах сочинения.
К таким особым моментам мы относим вопросы об оригинальности гравюр, о редкости известных листов и о причинах ее, о ценах, платимых за художественные произведения гравирования. Сперва мы сообщим самое необходимое об этих предметах, а потом присоединим к ним отдел об обманной подделке гравюр. Это необходимо, чтобы предостеречь любителей от опасных и ловких подделывателей, дерзающих осквернять святую область искусства, не опасаясь преследования со стороны прокурорской власти, как то установлено за подделку государственных бумаг.
Отдел первый
Об оригинальности гравюр
Для определения достоинства гравюры необходимо прежде убедиться в том, есть ли она оригинал или копия. Под оригиналом разумеется произведение того самого художника, которому гравюра приписывается, причем безразлично, сам ли он изобрел сюжет или изготовил свою работу по рисунку или картине другого художника.
Гравюра называется копией, когда она сделана с другой гравюры, причем опять безразлично, такого ли она формата, как оригинал, представлена ли она с прямой или противоположной стороны.
Из вышесказанного следует, что когда двое или несколько художников самостоятельно изготовили гравюру с одного и того же оригинала, то работа каждого из них будет считаться оригиналом. Так, гравюры, сделанные Р. Моргеном, Аонги (РопдЫ), Манделем, с Рафаэлевой «Мабоппа бе11а 8еб^а» суть все оригиналы. Напротив, гравюра Бауманна по картине Доминикино «Св. Иоанн» есть копия с Фр. Мюллера, потому что она не сделана с оригинальной картины, а с эстампа Мюллера.
Оригинал всегда имеет преимущество перед копией, потому, во-первых, что виновник оригинала обыкновенно больший художник, чем копиист; во-вторых, потому, что оригинал творится с художественной свободой, отчего он совершеннее, возвышеннее, нежели копия с него. Последняя уже в том затруднительна, что она исполняется несвободно и как бы насильственно должна быть сдерживаема в формах и идеях оригинала. художник, самобытно творящий, постоянно создает новое, что немыслимо без участия силы духовной. Он особыми способами переносит свою или чужую композицию в новую область, он постоянно должен соображать, каким образом ему передавать иглой или резцом то, что до него сделано пером, тушью или кистью. Копиист, напротив, имеет перед глазами такой же предмет, какой он сам должен создать; ему известно, какими орудиями и способами действовал творец оригинала, и ему остается лишь подражать предшественнику.
Мы выше говорили уже о том гении и о той духовной силе, которые сказываются в оригинале; она-то всегда и отсутствует в подражательном сочинении. Тот, который настолько освоился в искусстве, что и в незначительном произведении замечает или, лучше, чувствует сказанное духовное благородство, тот, руководимый тем же чувством, сумеет легко отличить оригинал от копии, будь она похожа на оригинал черта в черту, точка в точку.
Сколько-нибудь опытному знатоку можно дать для просмотра целую папку с различными листами, где оригиналы смешаны с копиями, и он легко отделит настоящее от ненастоящего. Оригинал ярко выделяется среди массы копий.
Правда, есть такие хорошие и верные копии, большей частью в офортах, которые обманут и опытного знатока. Ведь принимал же неоднократно такой знающий исследователь, как Бартч, поразительную копию за оригинал и наоборот. Это сделал он с «Головой на эфесе Максимилиана» («Оедепкорй МахтШапз») А. Дюрера и с картами для игры в тарок (ТагоЙсайеп) Бальдини. Сам Бартч сделал несколько толковых копий с редких листов старых голландских офортистов, которые в оттисках легко могут ввести в заблуждение, если их нельзя сравнить с оригиналами.
Равным образом, существует много, можно сказать, даже бесчисленное множество, копий с офортов Рембрандта; но они не доставят большого труда собирателю в распознавании, ибо лучшим из них недостает гения Рембрандтовой музы.
Более затруднительным представляется изучение этого предмета в копиях с крайне редких листов таких мастеров, которые мало работали. Особенность таких работ труднее распознавать, а настоящий оригинал для сравнения нелегко достать; например, с редкого листа Бреемберга (ВгеетЬегд, «Вег ВаскЬаг») существует поразительная копия, которую более чутьем, нежели по исполнению можно отличить от оригинала.
Для упражнения в искусстве отличать оригиналы от копий можно посоветовать прилежное изучение оригинальных произведений художника, дабы свыкнуться с его особенной манерой. Сравнение оригиналов с копиями с них также существенно способствует к изощрению в понимании этого предмета.
В руководствах можно найти, в соответствующих каждому художнику местах, отличительные признаки оригиналов от копий. Часто эти признаки представлены на иллюстрированных таблицах. Бартч во II части своего сочинения «Ап1ейипд хиг КирГегзйсЬкипде» описал целый ряд поразительных копий. В другом своем сочинении «РешТге-дгауеиг» он также указывает на копии с описанных им листов.
Имеютлипослеэтогокопиикакую - либоцену? Конечно, но ограниченную, более научную, нежели чисто художественную. Всякий исследователь, желающий прежде всего вообще познакомиться с композицией художника, обрадуется хорошей копии, если она и не представит полной законченности.
Обладатели и собиратели гравюр охотно присоединяют к оригиналам и копии с них, с одной стороны, для большего доказательства подлинности оригиналов, а с другой - для изощрения художественного понимания.
Ввиду того что копии уже существуют на свете, то с ними следует примириться, как с необходимым злом. А так как исследователи при занятиях не могут обойтись без них, то и публичным музеям не следовало бы игнорировать их в своих собраниях, ибо и здесь они могут быть полезны при изучении искусства.
Иметь оригиналы с некоторых редких листов или очень трудно, или вообще невозможно. Поэтому как собиратели, так и публичные музеи, не обладающие известным листом, с удовольствием примут хорошую копию, чтобы, по крайней мере, хоть отчасти дополнить сочинения художника.
Такая копия служит заменой оригинала до того времени, пока им не удастся добыть подлинник.
Некоторое исключение из сказанного составляют копии хороших и высоко ценимых художников, так как их работы оцениваются по значению самого художника, например, вышеназванные копии Бартча, копии братьев Вирикс (\У1еп\) с Дюрера, де Бри (де Вгу) с Г.С. Бегама и т. д.; копии, сделанные Г.С. Бегамом с листов его брата Б. Бегама признаются любителями наравне с оригиналами, ибо артистическая известность обоих братьев стоит на одинаковой высоте.
Отдел второй
О редкости отдельных гравюр и о причинах этого
Редкой гравюра называется тогда, когда она существует в ограниченном числе экземпляров. Так, само собой понятно, что редкими можно назвать каждый пробный оттиск, ибо проба для самого художника снимается с доски лишь в немногих экземплярах. Не так легко определить, представляется ли вообще редким лист того или другого художника, ибо у нас нет доказательств, следовательно, и достоверности того, в скольких экземплярах такой лист отпечатан и сколько из них погибло. Только в отношении отдельных новых мастеров иногда возможны указания этого рода. Сведения о редкости листа основаны на исторических и статистических данных. Редким мы называем лист, не появившийся в течение целого ряда лет на художественном рынке. Но и это обстоятельство не дает нам возможности делать верного заключения о редкости листа, ибо нередко случается, что иной лист, лет 20, 30, скажем, 50 не встречавшийся в продаже, с появлением его на каком-нибудь аукционе вслед за тем вскоре вызывает за собой еще три или четыре экземпляра подряд, в особенности когда первый лист достиг высокой цены.
Есть ныне много таких собирателей, которые ищут редкость ради самой редкости и платят за нее дорого. Таких собирателей редкостей довольно и вне области искусства.
С нашей точки зрения на искусство и его творения, обсуждаемые нами со святой любовью, редкость листа есть лишь случайное, внешнее его преимущество, не затрагивающее внутреннего, духовного, идеального его достоинства. Следовательно, редкость не может и увеличивать этого достоинства. Иначе пришлось бы возвести случай в заслугу. Скверный лист остается скверным, каким бы редким он ни был; хороший - не становится лучше вследствие его редкости. Он только выше оценивается в денежном отношении, так как немногие могут сделаться обладателями редко встречающихся листов. Следствием этого является то, что в борьбе за обладание таким листом цена его уже не находится в разумном соответствии с его стоимостью, и редкость листа оплачивается в десять раз больше того, что стоил бы лист без этого случайного обстоятельства.
Когда гравюра не имеет другого преимущества, кроме ее редкости, тогда нечего жалеть, что она редкая. Желательно было бы даже, чтобы она покоилась, как уника, в папке какого-нибудь собирателя редкостей или чтобы она вовсе не существовала. В этом случае она имеет значение посредственного рисунка того же художника, также не имеющего цены, хотя он и существует только в одном экземпляре.
Исследуя причины редкости отдельных листов, мы находим, что причины эти различные.
Легко понять, почему листы первой эпохи калькографии (XV столетия) сделались редкими. Над ними пронеслись четыре века, они подверглись война, пожарам, наводнениям и другим бедствиям и вследствие этого уменьшились в числе. Ведь носят же они художественную идею на материале, столь легко подверженном гибели, - на бумаге, точно так, как человек носит духовную жизнь в тленном сосуде, в теле. Бумага же легко становится добычей сырости, пламени и варварской руки!
Гравированные на дереве инкунабулы, изображавшие большей частью картины духовного содержания, раздавались народу как иконы. Только нашему времени суждено было отыскать и собрать первые опыты гравирования, справедливо уважая начала этого искусства. Несмотря на их множество в публичных музеях, редко можно найти два или три экземпляра с одной и той же доски. Из этого можно заключить о баснословном богатстве этого рода искусства в XIV и XV столетиях.
По всей вероятности, и так называемые «маленькие святые» (К1ешеп НеШдеп), гравированные Марком Антонием, также сделаны были с целью быть розданными церковью верующим. То же самое нужно сказать о небольших духовных картинах Якова Шмутцера, которые невозможно добыть и находящиеся только в императорском собрании в Вене. Редкость названных листов Марка Антония объяснима, следовательно, указанными причинами.
В католических странах существует обычай класть в гроб умерших подобные упомянутым картинки духовного содержания. Сколько хорошего могло таким образом истлеть в земле и увеличить этим число редкостей.
Листы малых форматов легче становились редкими, чем листы большого формата, ибо первые более подвержены гибели.
И самый сюжет гравюр мог быть причиной того, что многие листы погибли в течение времени. Так, например, гравюры сладострастного содержания очень редки, потому что они часто подвергались конфискации, как любовные сцены богов, гравированные Марком Антонием по картинам Джулио Романо. Такие гравюры часто уничтожались также людьми, строгими в нравственном отношении.
Дальнейшей причиной редкости могли служить несчастья с доской, вскоре после ее окончания, в то время когда с нее сняты были лишь немногие экземпляры и дальнейшее пользование ею становилось невозможным.
Так, например, доска в самой середине изображения могла получить глубокое повреждение от какого-либо острого предмета или же могла лопнуть. Портрет Мендельсона Бартольди, гравированный Сейделем (О. 8еШе1) с работы Манделя, очень редкий и существует лишь в немногих оттисках, ибо доска погибла в Париже, куда она отправлена была для отпечатывания. Случается также, что о доске забудут, пока счастливый случай не выведет ее опять на свет божий. Может случиться и то, что она попадет в лавочку торговца старым железом и медью, не имеющего понятия об искусстве. Такая участь равносильна смерти художественного произведения.
Причины, почему оттиски первые, пробные и прежде всякого шрифта встречаются реже оттисков уже оконченных и со шрифтом, объясняются свойством каждого состояния доски, о чем мы уже говорили выше. Случается и то, что известная доска заказана была художнику частным лицом. Доска и оттиски с нее принадлежат заказчику. А так как подобные листы не попадали в продажу, но раздавались большей частью друзьям и знакомым, то этим достаточно объясняется их редкость. В особенности подверглись этой участи Портреты, когда доска предназначалась не для продажи, а для семейства изображенного лица.
Известный лист мог сделаться редким и потому еще, что после снятия нескольких оттисков с доски она получила другое назначение. Это преимущественно относится к ниеллям. После впущения в гравированную доску эмали уже нельзя было и думать о дальнейших оттисках с нее. По этой причине так крайне редки маленькие ниелли Дюрера. Иногда медная доска после гравирования употреблялась для картины. В галерее Эстергази (ныне в Пеште) была картина на меди Ж. ле Дюка (I 1е ^^с^), на обратной стороне которой была вырезана гравюра того же художника, с которой известны лишь немногие оттиски. художник употребил вырезанную доску для картины. Последняя была украдена, и говорят, что до появления украденной доски в Англии или Америке, в Вене с нее сделано несколько оттисков на старой голландской бумаге. Конечно, это могло быть сделано только с крайней осторожностью, дабы не повредить картину.
Но о многих редких листах нельзя сказать, почему именно они стали редкими. Нужно предположить, что в этих случаях рано погибла доска.
К самым знаменитым редкостям относятся:
А. Дюрера: Упомянутые ниелли и гравюра на дереве, изображающая распятие, в первом оттиске.
ЛукиЛейденского: Портрет императора Максимилиана, В. 172, Шутник (Е^1епзр^еде1), В. 159.
МаркаАнтония: Убийство детей в Вифлееме, В. 20, Чума, В. 417, оба листа прежде шрифта; Мучения св. Лаврентия, В. 104, в состоянии, где раб держит вилку в правой руке.
Рембрандта: Д-р ван Толь, В. 284; портрет бургомистра Сикса, В. 285, в первом оттиске; большой портрет Коппеноля с белым фоном, В. 283.
А. В ат ер л о: ландшафт, В. 38.
Вуверманна: лошадь (по новейшим исследованиям, не Вуверманна, а Н. Фика (№. Ешк), имя которого ясно видно в обратном письме (см. №дег1апдзсйе
КипзТЬоде, 1875. № 4).
К. Фишера: Маленькая кошка, ^. 153.
Отдел третий
О ценах на гравюры
Правилом, при определении цены гравюры, должно считаться, что первая должна находиться в верном отношении к художественному достоинству последней. Установив распорядок цен на указанном основании, необходимо иметь в виду следующее:
a) Какой манерой работана гравюра: на дереве ли, офортом или резцом. На высшей ступени искусства стоит гравюра резцом, и поэтому ей подобает и высшая цена, и наибольшая оценка.
b) На старшинство оттиска: чем раньше оттиск, тем он должен быть лучше, а следовательно, и ценнее.
c) На возможное количество листов в издании. Гравюра на дереве допускает большее количество хороших оттисков, нежели всякая другая форма гравирования; гравюра на стали больше гравюры на меди; последняя больше, чем офорт, офорт больше, чем гравюра черной манерой или холодной иглой. Чем больше оттисков можно получить с доски, тем скорее она оплачивается и тем большее число любителей может быть ими снабжено.
д) На редкость листа. Мы уже сказали, что редкость не увеличивает художественного достоинствагравюры, но при желании многих приобрести таковую возвышает ее денежную цену.
е) Наконец, следует обращать внимание и на то, чтобы лист был безукоризнен по внешнему виду, так как только при этом условии он выступает во всей идеальной красоте и первобытности.
Вообще эстампные торговцы при оценке гравюр принимают в расчет все указанные условия. Но на художественном рынке, водворившемся на аукционах, является много исключений из указанного правила. Бывают случаи, находящиеся с ним в явном противоречии, издевающиеся над всеми логическими соображениями о цене на гравюры. Не довольно еще, что цены на хорошие гравюры в настоящее время вообще сильно поднялись, в чем легко убедиться из сравнения новых каталогов и таблиц цен со старыми; возвышение цен является неравномерным, вне всякого соответствия с правилами арифметической прогрессии.
Просматривая в руководствах или в каталогах прошлого столетия и первых десятилетий настоящего отмеченные в них цены гравюр с замечаниями авторов о значительности этих цен, мы этому невольно улыбаемся, ибо ныне цены в десять раз выше тех.
Так как чрезмерное возвышение цен на известные листы, их неподвижность или даже падение по отношению к другим зависят от влияния разнообразнейших причин, то невозможно установить общего правила, могущего служить основанием для тарифа цен на все роды гравюр. По этой причине в новых руководствах для собирателей гравюр Андресена и Вессели (Лейпциг, 1873 г.) вовсе не указаны более цены при исчислении гравюр.
Исследуя причины, изменяющие цены гравюр, мы находим, что одна из них кроется в колебании воззрений на искусство и вкуса собирателей (8атт1е^де^8^). И гравюры подлежат действию слепого закона моды. В отдельные эпохи преимущественно отыскиваются произведения известных художников; они и их авторы пользуются особым покровительством. Но потом они уступают место другим, на которых прежде обращали меньшее внимание. История торговли изящными произведениями представляет в этом отношении интересные примеры [15 - Но и воззрения художественной критики также подвержены иногда переменчивости. Не могу отказать себе в том, чтобы не привести здесь некоторые отрывки из книжки, появившейся в 1771 г. в Лейпциге под заглавием: «Исследование о гравюрах» и т. д. (перевод с английского). Некоторые суждения автора доказывают, как многие художники могли страдать под влиянием моды. Так, о Луке Лейденском, Альдеграфе, Пенсе и о других не очень известных (!) художниках анонимный английский знаток (!) искусства говорит, что они были учениками Дюрера и ими могли восторгаться только в такое время, когда ничего лучшего не знали. Гольциус обладает тем недостатком, что фигуры его сделаны в нидерландском вкусе. «Триумф Юлия Цезаря» Мантенья не свободен и производит неприятное впечатление. На стр. 59 буквально сказано: «Был ли Пармид- жиано (Рагш1д1апо) изобретателем гравюры на дереве, нельзя с положительностью сказать». Известность Марка Антония и Августина Венецианского покоится более на их летах, чем на их заслугах; манера их жестка и робка (!). Листы первого - «Мучения св. Фелицитии», названной здесь «Женщиной в котле», и «Парнас» - очень порицаются на стр. 187. Рембрандт противопоставляется Сальватору Роза; понятно, что последний бесконечно превосходит его. Офорты Адр. Остаде имеют лишь слабые достоинства. Портреты Меллана суть худшие его произведения. О Нантейле, Эделинке, Массоне, Поали, Ван Шупене, К. Фишере автор ничего не говорит. Гравюры с «охот» Рубенса все дурны. Об офортах Кл. Желе он говорит, что они исполнены дурно, сухо и поэтому представляются неприятными. Зато он очень хвалит Сальв. Роза, П. Теста (Р. ТеЛа) (исполнение его лучших листов можно назвать мастерским), М. Дориньи («его изображение» по Рафаэлю есть лучшее и благороднейшее в мире), Виламена, Ж. Лересса (заслуживающего справедливо названия нидерландского Рафаэля), Пикара («он гравировал некоторые листы по манере старых граверов, которых он превзошел всех, даже Рембрандта»), Як. Фрея, Уорлиджа (АогЫде), который не только сравнился с Рембрандтом, но в некоторых гравюрах даже превзошел его, и т. д. Как бы удивился неизвестный знаток искусства, если б узнал, что он в настоящее время на аукционах мог бы купить целые связки листов его хваленых мастеров за несколько марок! Переводчик этой книжки называется Фолькманом.]. Прежде редко и мало обращали внимания на инкунабулы, что, быть может, и было причиной их редкости. Даже и Рембрандт прежде не был так ценим, как ныне, и за его листы тогда не платили таких высоких цен. Мы здесь разумеем не абсолютно, а относительно высокие цены.
Листы ценимого английского гравера Вилг. Уллета (М111. ^оо11еЦ прежде стояли сравнительно много выше в цене, чем ныне. капитальная вещь этого художника «Смерть
генерала Вольфа» при появлении еев 1776 году стоила в оттиске прежде шрифта 2 гинеи;
в начале нашего столетия платили за нее до 45 гиней. В той же прогрессии лист этот должен был бы стоить ныне по крайней мере 80—100 гиней. Между тем у Ригаля (аукцион) гравюра эта пошла за 496 фр., у Шварценберга только за 9 талера!
Зато листы раннего периода чрезвычайно повысились в цене, в особенности листы первоклассных художников. За безукоризненно хорошо сохранившиеся экземпляры ценных листов ныне требуют и платят невероятные цены. Горячность некоторых музеев и богатых частных лиц много способствовала этому. Небезынтересным будет предпринять здесь небольшую экскурсию по рынку эстампной торговли.
Инкунабулы, резанные на дереве, всегда имели своих особых любителей. Но более высокие цены за произведения ксилографии стали платить, когда началось
систематическое изучение истории инкунабул и когда публичные кабинеты убедились в том, что в них заключается наиболее богатый материал для такого изучения. Так, на аукционе Т.О. Вайгеля Британский музей приобрел небольшое сочинение «Агз топепбш за 7150 талеров, а экземпляр «В1ЬНа раирегит» за 2360 талеров. Наидревнейшая гравюра на меди 1451 года, о которой мы выше уже упомянули, с готической монограммой буквы продана на том же аукционе за 3950 талеров.
Когда на аукционах появляются в хороших экземплярах листы монограммиста Е.
8. (1464 г.), недостающие тому или другому богатому музею, то приобретение таких листов частными лицами становится положительно невозможным. «любовный банкет», В. 90, стоил у Брентано 2020 флор. Четыре игральные карты пошли у Т.О. Вайгеля за 1800 талеров. Также дорого ценятся М. Шонгауер, Изр. Ван Мекен и все мастера этого направления. «Страдания» (Раззюп) Шонгауера Берлинский кабинет купил на аукц. Брентано за 3000 флор., та же самая серия пошла у Дураццо за 3050 флор. (Не столь красивый и не столь хорошо сохраненный экземпляр, проданный на аукционе дубликатов, в Берлинском кабинете, пошел за 1000 талеров.) «Коронование Марии» того же мастера, В. 72, стоило у Т.О. Вайгеля 2800 талеров, тогда как у Дураццо этот лист пошел только за 771 флор. «Испытание св. Антония», В. 47, продано у Арозарена за 1820 франков. Большое «Несение Креста», В. 21 ( немного поврежденное), стоило у Дураццо 2000 флор.; «Кадило» («КаисЫазз»), В. 107 (обрезанная), там же продана за 1050 флор.; большое «Распятие», В. 25, у Брентано пошло за 2060 флор.; «Рождество Христово», В. 5, у Т.О. Вайгеля продано за 1040 талеров; «Триумф императора Максимилиана» Бургмейра пошел у Брентано за 3450 флоринов.
Само собой понятно, что А. Д юр е рна аукционах везде празднует большие триумфы. Богатое собрание этого старшины Германского искусства, состоявшее из 288 листов, продано было у Мариэтта в 1775 году за 1650 фр., у Ивеса (Кез) в 1805 году - за 3111 франков. Ныне же отдельные листы этого художника стоят дороже. В недавнее время Берлинский кабинет купил блестящий первый оттиск «Адама и Евы», В. I., за 700 талеров. В 1867 году эта же гравюра стоила у Гарраха (Наггасй) только 1050 фр. (вероятно, это не был первый оттиск); подобный же экземпляр у Галишона пошел за 2990 франков.
Тот же кабинет за несколько лет купил отличный оттиск «герба с изображением смерти», В. 101, за 500 талеров; на аукционе Гарраха 1867 года лист этот стоил 1050 фр.; у Галишона - 2150 фр.; «Св. Иероним», В. 59, пошел у Дураццо за 2813 флор.
Наравне с Дюрером стоит и Аука Аейденский. Истинно прекрасные экземпляры, или, как прежде выражались, блестящие оттиски этого мастера принадлежат к величайшим редкостям, ибо доска его скоро истиралась. Собрание этого мастера стоило у Мариэтта 2141 фр., у Ст. Ивеса - 2000 фр. Мерилом для оценки его листов в настоящее время представляется аукционГалишона. Девять листов «Страданий» (В. 51—65) стоили здесь 3900 франков, «Возвращение блудного сына» (В. 78) - 3500 фр. «Предающаяся радостям жизни Магдалина» - В. 122, - заплачено 8500 фр.
Так называемые мастера малых форматов (К1е^пте^зТе^) также поднялись в цене, в особенности образцы их, работанные для золотых дел мастеров. Сочинение Альдегревера стоило у Ст. Ивеса 660 франков (у Мариэтта оно было куплено герцогом Альбрехтом Саксен-Тешским за 200 флоринов! Теперь оно в Альбертинском музее). В настоящее время больше платят за отдельные листы. Таким же образом художественно образованный герцог за 200 флоринов приобрел у Мариэтта все творения Г.С. Бегама. Какую цену имеют листы мастеров малого формата в настоящее время, можно видеть из таблицы цен на аукционе Посоньи в Мюнхене (1872 г.). У Альферова портрет Карла V, В. 60, например, стоил 252 флорина.
Желающий изучить цены, платимые за старинные Итальянские гравюры, тот пусть пройдет оба отделения таблицы цен на аукционе Дураццо. Уже в 1824 году г. Уоодберн (^ооНЬигп) приобрел ниеллю «Рах» с коронованием Марии, неправильно приписываемую Фенигуере (см. выше), за 315 фунтов стерлингов, от него она досталась Кунингаму, а от последнего Шмиту за 400 фунтов, после которого она перешла в Британский музей. Ниеллю с «поклонением королей» (ОисЬ. 32) приобрел Берлинский кабинет у Дураццо за 3800 флоринов (экземпляр, купленный за 4100 фран. у Галишона, не выдерживает с ними сравнения). Две другие ниелли (ОисЬ. 122 и 337) стоили у Дураццо 2680 и 2670 флоринов.
Особенной любовью и особенным спросом пользуется Марк Антоний и его школа. Тонкий знаток не остановится, конечно, перед оттисками с истертых или ретушеванных досок, но зато никакой цены нельзя считать высокой за прекрасные экземпляры, в особенности главных листов. Аукционы Брентано, Дураццо и Галишона показывают нам, какие суммы платились за ценные листы этого художника, все сочинение которого стоило у Мариэтта в 1775 году только 4600 франков. На аукционе Брентано только 29 листов этого художника стоили каждый 1000 флоринов. лист «Ной, строящий ковчег», 4020 флоринов; «Избиение младенцев» (В. 18) стоило у Дебоа 1255 фр., у Прево - 1809 фр., в первом оттиске у Брентано - 3581 флор. Отличный экземпляр приобретен в 1872 году Берлинским кабинетом за 1720 талеров. Копия с Марка Антония (а не повторение) с елкой, В. 20., стоила у Дураццо 2000 флор., у Альферова - 2300 флор.; «Тайная вечеря», В. 26, стоила у Брентано - 3360 флор., уГалишона - 1150 франк.; Дидон, В. 187, уБрентано - 2157 флор., у Галишона - 1400 фр.; «Клеопатра» (В. 199) у Брентано - 2401 флор.; «Пляска амурчиков», В. 217, у Гарраха в Париже в 1867 году - 1150 фр., у Сантарелли в 1871 году - 1010 талеров; «Парнас», В. 247, уБрентано - 2500 флор., «Вакханалии», В. 248, у него же - 7100 флор.; «Поэзия», В. 382, у него же 2700 флор. (досталась Берлинск. кабинету), у Галишона - 2500 фр.; «Чума», В. 417, у Брентано - 2000 флор. (также Берл. кабинету); «Три певца», В. 468, у Брентано - 4000 флор., у Галишона - 7005 фр.; «Взбирающиеся», В. 487, у Брент. - 4401 флор., у Галиш. - 3600 фр., у Дураццо - 500 флор.; «Петр Аретинский», В. 513, у Брентано - 5340 флор., у Галиш. - 3500 фр.; «Суд Париса», В. 245, у Джонсона заплачено 320 фунтов стерлингов.
Из аукциона Дураццо мы приведем еще следующие цены за старинные Итальянские гравюры: за 50 листов оригинальных карт для игры в торок заплачено 1880 флор. (эту же серию приобрел Британский музей у Галишона за 17 000 фр.). «Пророки» Бальдини стоили 5610 флор., «Вознесение Марии» Боттичелли - 5001 флорин.
Из аукциона Галишона отмечаем следующие цены: за «Мадонну со святыми» соч. Г.А. Брешчия, еще неописанную, заплачено 7700 франков, «Молодой пастух» Юл. Кампаньолы, В. 5, стоил 2550 фр., «Двое пляшущих детей», Разз. 16, - 3700 фр. (у Сантарелли - 805 талеров), «Триумф Нептуна», Г. Моцетга, Разз. 13, - 2605 фр., «Мария на троне», В. 14, - 3900 фр.
Из голландскойшколы укажем прежде всего на Ре мб р ан д та. На аукционе Сервата за полное почти собрание сочинений Рембрандта в различных оттисках предлагали 16 000 фр., но за эту цену оно не было отдано. У Сильвестра за 348 листов заплачено 7000 франков. На аукционе дублетов Берлинского кабинета за 529 листов выручено было 9800 талеров (в числе этих листов едва было 100 листов хороших оттисков).
Жерсен рассказывает, что на аукционе Сикса в Амстердаме он купил несколько оттисков бургомистра Сикса за 15—18 фл. В 1750 году какой-то англичанин приобрел у него один из трех оттисков за 150 фл. Шесть лет спустя этот же экземпляр продан на аукционе Блатта в Лондоне за 350 фунтов стерлингов. В 1859 году за такой лист в Париже заплачено 5550 фр., а у Гипислея - 121 фунтов стерл. У Арозарена экземпляр, похищенный из кабинета Эстерази, продан за 250 фунтов стерл. Герцог Веллингтон купил собственный портрет Рембрандта, В. 7, на аукционе Гибберта в 1809 году за 5 фунтов стерл., а на аукционе самого Веллингтона цена того листа дошла до 53 фунтов. Для Британского музея лист этот куплен за 105 фунтов.
Целый ряд цен создал лист Рембрандта «Исцеление больных», В. 74, называемый листом в 100 гульденов или флоринов. Рембрандт однажды отдал этот лист в обмен за Итальянские гравюры, которые должны были стоить 100 флоринов [16 - Рембрандт был страстным собирателем предметов искусства и всякого рода редкостей. У Блана можно видеть список всех оставленных им коллекций. Чтобы удовлетворить свою страсть к собиранию, он часто принужден был до крайности сокращать свои жизненные потребности, что было причиной обвинения его в скупости и скряжничестве.]; отсюда название листа, которое в то же время может служить выражением удивления при виде цен, которые платились впоследствии за этот лист. Мы приводим здесь цены, достигнутые этим листом на некоторых замечательных аукционах:
На аукционе Виг^и 1755 г. 7 фунт. ст.
» ВатагИ 1798 г. 33 » 1 III.
» Н1ЬЬег1 1809 г. 41 » 7 »
» ОСЬОЙ 1844 г. 112 » — »
» \7егйЕо1к 1847 г. 140 » — »
» }о1шъои 1860 г. 160 » — »
» » Рок Сагсчг 1835 г. 163 » — »
ЕэсЗаЛе 1840 г. 231 » — »
» Рпсс 1867 г. 1180 » — »
» » I [аггасБ 1867 г. 8000 франк.
Ра1тег 1868 г. 1100 фунт.
АИсгоИ 1869 г. 1850 флор.
ВегНпег СаЬт« (ОоиЬ) 1871 г. 762 ‘галера
Экземпляры на аукционах Прайса и Пальмера были первые оттиски. Это вообще самые высшие цены, когда- либо данные за гравюры.
Гравюра Рембрандта, изображающая его рисующим, В. 22, в первом оттиске стоила у Гипислея 40 фунтов; блестящий экземпляр ее на Берлинском аукционе дублетов также в первом оттиске пошел за 360 талеров. «Ессейото» в большом формате, В. 76, в редком втором оттиске, на том же аукционе продан за 298 талеров (у Дураццо в четвертом оттиске стоил 200 флор.). «Милосердный самаритянин», В. 90, в драгоценном первом оттиске, с белым хвостом у лошади, но поврежденный, куплен Дрезденским кабинетом на том же аукционе за 172 талера, тогда как у Дураццо продан только за 171 флор.
«Раковина», В. 139, у Алферова стоила 365 флор., на аукционе дублетов - 135 талеров. На аукционе барона Мекленбургского в 1872 году - 245 талеров.
«Испанская цыганка», на помянутом аукционе дублетов продана за 245 талеров.
«Ландшафт с тремя деревьями», В. 212, ршт де8^дешт всех собирателей Рембрандта, в хороших оттисках, всегда стоил дорого. У Пальмера - 87 фунт., у барона Марокетти - 123 фунт., у Сотеби - 40 фунт., у Алферова - 750 флор., у Аросарены (из коллекции Ау1еДогд'8) - 1800 фр., на аукционе дублетов - 173 тал., у Дураццо - 750 флор., у барона Мекленбургского - 370 талеров. На последнем аукционе ландшафт с тремя избами, В. 217, стоил 625 талеров, а на аукционе дублетов - 260 талеров. Портрет живописца Анселина, в первом оттиске, стоил у Гипеслея 150 фунтов, у Гарраха - 2550 фр. Портрет Ефр. Бонуса, В. 278, на аукционе дублетов стоил 276 талер., у б. Мекленбургского же (блестящий экземпляр) - 1130 талеров, у Алферова только 800 флор.
Из числа других голландскихживописцев-граверов отметим еще:
Н. Бергейма: «Отдыхающая корова», В. 3, прежде имени: у Алферова - 480 фл., у Мекленбургского - 145 талеров. «Играющий на волынке» (диамант),
В. 4: у Алферова - 550 фл., у Мекленбургского - 180 талер. «Возвращение домой», В. 8, у Алф. - 500 фл., у Мекленб. - 250 талер.
А. ванОстаде. «Человек, разговаривающий с женой», В. 12, у Алф. в перв. оттиске 90 фл., у Мекленб. не описанный пробный оттиск - 170 талер. «Требование куклы», В. 16.
I. у Алфер. - 185 фл. «Маленький концерт», В. 30. I. там же - 371 фл. «Живописец», В. 32. IV. у Мекленбург. - 163 талера. «Семейство», В. 46. I. у Алфер. (из коллекции Маршала) - 310 фл. «Пляска в харчевне», с черным бордюром, у Мекленб. - 351 талер. «Ужин», В. 50.
II. у Алф. - 260 флор., у Мекленб. - 400 талеров.
В таком же отношении стоят цены на хорошие листы других знаменитых художников, как Поттера, Эвердингена, Рюисдаля, Ватерло, Зеймана и др.
В сравнении со старыми произведениями, новые работы ксилографии стоят значительно ниже в цене. Даже оттиски прежде шрифта лучших гравюр знаменитых художников не оплачиваются столь дорого, как иной незначительный офорт старинного мастера, не заключающий в себе ничего, кроме имени искомого художника и славы особенной редкости. Для руководства могут служить следующие немногие указания.
РафаэльМорген. «Преображение на Фаворе» по Рафаэлю: за оттиск с невыполненным (открытым) шрифтом в 1865 году у Рокка в Берлине предложено было 220 талеров; на аукционе Аерса в Берлине 1866 года за оттиск с одной строчкой шрифта иглой заплачено 146 талеров; 141-й (подписной) оттиск на аукционе Бернера 1874 года пошел за 71 талер, у Рокка 352-й оттиск - за 100 талеров.
Т ог оже. «Тайная вечеря» по А. да Винчи. За пробный оттиск у Джонсона - 316 фунтов. Оттиск прежде шрифта у Дюрана только за 600 франков, на аукционе же Бернера 1874 года - 525 талеров; оттиск прежде запятой и до ретуши там же 131 талер, у Рокка - 400 талеров.
Т ог оже. «Аврора, или Пляска богинь, представляющих времена года (Ногеп)» по Гвидо-Рени, прежде шрифта, стоила у Рокка 150 тал., у Лерса - 300 тал., у Бернера (оттиск с белыми парусами) - 65 тал.
Иос иф Лонги ([оз. ^опдЫ). «По зрозайхю» по Рафаэлю стоило у Алферова - 237 фл., у Рокка - 280 талер., у Бернера - 175 талер. Все экземпляры были оттисками прежде шрифта. У Лерса в первом оттиске стоило - 302 тал.
Фр. Мюллер. «Сикстинская Мадонна» по Рафаэлю. Неоконченный оттиск у Лерса стоил 140 тал.; оттиск со строчкой игольчатого письма там же - 740 тал.; у Дебоа - 600 фр.; у Бернера в 1872 году - 600 тал.; оттиск до ретуши на том же аукционе - 110 тал.
Т ог оже. «Св. Иоанн» по Доминикино в 1808 году. Оттиск прежде всякого шрифта у Дебоа - 905 фр.; оттиск с игольчатым письмом у Лерса - 126 талер.; со шрифтом у Бернера в 1874 году - 22 талера.
ИосифКеллер. «Сикстинская Мадонна» по Рафаэлю. Оттиск с отметкой (ремаркой) у Бернера в 1874 году только 210 талеров: при выпуске в продажу цена этой гравюры была 400 тал.
Т ог оже. «О1зри1а» по Рафаэлю (доска погибла при пожаре в Дюссельдорфской академии), у Алферова - 176 флор., у Бернера в 1874 году - 100 талеров.
Ж. Эд е ли н к. «Св. Семейство» по Рафаэлю, Р. Д. 4. Стоило прежде шрифта и герба у Букингема 73 фунта стерл.; у Р. Вайгеля предложено 70 талеров! Ныне нельзя найти этой гравюры. Со шрифтом, но прежде герба: у Мариэтта - 896 фр., у С-т Ивеса - 371 фр., у Сильвестра - 390 фр., у Лерса - 95 талер., у Рокка - 110 талеров.
Буше - Деноайе. «Па Ье11е .[агсИтеге» по Рафаэлю. Цена в продаже была 24 фр.; за первый оттиск у Дюрана заплачено 240 фр., у Рокка - 300 талер.
Т ог оже. «Ра хаегде аи ро^88оп» по Рафаэлю. За пробный оттиск у Дебоа заплачено 215 фр., у Лерса - 65 талер.
Т ог оже. «Ра хаегде аи госЬегз», по Л. да Винчи. Магазинная цена - 7 талеров; пробный оттиск у Дюрана 150 фр. Первый оттиск с открытым письмом у Лерса - 101 талер.
В эстампной торговле ныне считают, что дорогое - дешево (потому что самый дорогой лист находит в настоящее время скорее покупателя, чем дешевый), а дешевое - дорого (потому что он целые годы может покоиться в папке). Теперь ищут только дорогие листы знаменитых мастеров; вещи среднего достоинства остаются и несообразно падают в цене.
При определении цены у многих мастеров большую роль играет различие оттисков. Иной лист в первом оттиске достигает, например, цены в 100 талеров; но тот же лист с утомленной доски едва ли найдет охотника и за 20 зильбергрошенов. Отдельные листы К. Дюжардена ныне обыкновенно оплачиваются 12—15 талерами, а в позднейших оттисках можно иметь все сочинение мастера, состоящее из 52 листов, за 15—20 талеров. То же самое следует сказать о ландшафтах Дитриха и о многих других художниках, как Ватерло, Остаде, Рембрандт и т. д.
Платимые на отдельных аукционах высокие цены часто зависят от внешних случайностей. Экземпляр отличного, много требуемого листа достигнет значительно высшей цены на аукционе, на котором продаются только хорошие вещи и на котором участвуют известнейшие торговцы гравюр всех стран, чем тот же самый экземпляр в том случае, когда он попал на аукцион посредственных произведений или не выпустивший даже печатного каталога продающихся листов.
Можно быть уверенным, что когда продающаяся с молотка коллекция содержит только хорошие вещи, когда ей составлен научный и толковый каталог и последний получил достаточную гласность, то на таком аукционе любители и торговцы примут живое участие и ни один лист не будет продан ниже его стоимости.
К причинам, влияющим на быстрое возвышение цен, мы относим также страстность собирателей. Всякий собиратель изящного страстен: такова уж любовь к прекрасному и страсть к собиранию его творений. Мы, по крайней мере, не можем себе представить бесстрастного собирателя. Ведь любовь к искусству есть благороднейшая из страстей! Иной музей или частный собиратель целые годы выжидают известный лист; наконец он появляется в каком-нибудь каталоге. Настает момент добыть этот давно желанный предмет, в особенности когда дело касается листа любимого мастера. Добыть его нужно во что бы то ни стало: кто знает, представится ли еще другой случай купить его! Конечно, при этом восторге теряются всякая сообразительность, всякое спокойствие и хладнокровие. Счастливый приобретатель радуется своей победе над сильными противниками. Радость эта, быть может, тогда лишь охлаждается, когда наступает момент уплаты громадной цены, которой в пылу аукционной борьбы куплена победа.
Но и в том случае, когда желающие приобрести известную гравюру и не присутствуют сами на аукционе, влияние их может сказаться на величине цены листов. Мы объясним это примером. Трое любителей, из коих один живет в Петербурге, другой в Париже, а третий в Лондоне, случайно ищут один и тот же лист. Наконец лист этот продается на одном лейпцигском аукционе. Понятно, что каждый из них желает приобрести гравюру. Положим, что по настоящим ценам продавец запросил бы за этот лист 50 талеров. Страстный любитель, непременно желающий иметь гравюру, естественно должен быть готовым заплатить высшую цену. Так как все трое из желающих сами на аукционе присутствовать не могут, то они дают свои поручения комиссионерам. Чтобы не упустить случая, один из них назначает предельную цену в 100 тал., другой - в 150, третий - даже 200 талеров. Для дела безразлично, были ли даны поручения одному или нескольким комиссионерам. При указанных условиях лист должен пойти за цену выше 150 талеров, тогда как если б было только двое желающих, цена листа не была бы выше 101 талера, а при одном поднялась бы только до 55 талеров.
Подобные наблюдения можно сделать почти по поводу каждого аукциона. Гравюры любовного или свободного содержания привлекают целую толпу борющихся охотников, и возвышение цены на аукционе идет с такой быстротой, которая может быть уподоблена разве горному потоку или ливню.
В новейшее время среди любителей в моду вошел обычай безобразный - иначе назвать его нельзя, - значительно содействующий непомерному увеличению цен. Например, двое любителей желают приобрести один и тот же лист; чтобы вернее достигнуть этого, они вовсе не назначают предела цены: оба желают получить гравюру за какую бы то ни было цену, что, очевидно, представляется явной нелепостью. До каких же пределов может идти борьба? Более рассудительный (комиссионер) уступает, наконец, и не приобретает спорного листа для своего препоручителя. В этой бесцельной борьбе напрасно создана баснословная цена.
Нельзя умолчать о том, что часто большие цены платятся из одного лишь тщеславия. Есть любители, гордящиеся тем, что они обладают в своих папках такими листами, которые они приобрели за высокие цены, что на аукционе побили того или другого богатого собирателя или восторжествовали даже над каким-либо публичным музеем. Но, обсуждая дело хладнокровно, выходит, что именно побежденные были благоразумнее. В особенности не может пускаться на безусловное приобретение редкостей публичный музей, задача которого состоит в том, чтобы создать общую картину искусства гравирования и имеющий еще то преимущество перед частным собирателем, что он может обождать. Частный собиратель умрет, и собрание его разнесется, музей же бессмертен, и то, что ему сегодня не удалось, несмотря на его великие усилия, может ему легче достаться завтра.
В наше время один род гравюр достиг сравнительно наибольшей величины цен - это работы золотых дел мастеров и те произведения граверов, которые создавались и вырезывались ими для того, чтобы служить образцом для ювелиров и для изящного рукоделия вообще. Работы эти суть изображения на золотых сосудах, ожерельях, различного рода арабески, виньетки, образцы для вышивания и другие украшения. За исключением произведений известных мастеров, как обоих Бегамов, Аледегревена и некоторых монограммистов, гравировавших подобные предметы, остальные работы носят совершенно неизвестные или малоизвестные имена, ибо они суть произведения ремесленников.
Несколько десятков лет тому назад можно было еще очень дешево приобретать такие книжки с «гротесками», в которых обыкновенно заключалась серия в 6, 12 или 24 листа; ныне же каждый лист серии обходится от 20- 100 талеров. Исследуя причину этого внезапного возвышения цены, мы и в этом случае находим отчасти указанное выше основание: орнаменты сделались модой. Впрочем, в данном случае есть и более глубокая причина: это промышленные музеи, возникающие во всех больших городах. Так как цель этих учреждений состоит в развитии художеств, то является потребность предоставить воспитанникам возможность видеть хорошие образцы. С этой целью им показывают подлинные произведения художественной техники, а там, где их нет, снимки с них. Каждый промышленный музей заводит собрание гравированных орнаментов, следствием чего является усиленный спрос на последние, возвышающий их цену. Высокие цены на орнаменты имели и хорошую сторону, так как благодаря им стали показываться работы, которые прежде встречались очень редко.
Не можем заключить главы о ценах на гравюры, не вспомнив об интересной сцене, касающейся нашего предмета и имевшей место на аукционе гравюр Поля Кэрью (Ро1е Саге\\ ) в 1835 году в Лондоне.
Сцена эта рассказана Бланом в его сочинении о Рембрандте. На помянутом аукционе присутствовали самые богатые любители искусства Англии, как лорд Ау1е8Йэгф 8репсег, 8Н АзЙеу, ^. ЕМайе, Ш18оп и известнейшие лондонские эстампные торговцы, как Со1падЫ, ЕVап8 и др. Туда же прибыл из Парижа Клоссен (С1аи88ш), готовивший в то время сочинение о Рембрандте и собиравший листы этого мастера. Он желал приобрести только один лист из всей коллекции - портрет Толинга (собственно д-ра Петра ван Толя). Лист в сто флоринов уже нашел нового приобретателя за 163 фунт. стерлинг., Анселин со станком уже продан был за 39 фунт., Ансло - за 74 ф. Все это было дурным предзнаменованием для бедного Клоссена, не располагавшего большими деньгами. Настал черед для продажи портрета ван Толя. Все пришли в волнение, Клоссен едва дышал. Когда очередь дошла до него, цена листа была уже 150 фунтов. Клоссен посмотрел его в лупу и провозгласил - 155 фунтов! В конце зала послышался голос, предлагавший 200 фунтов. Клоссен бледнеет, дрожа поднимается он с места и говорит: «Господа, вы знаете меня, я дворянин Клоссен, посвятивший большую часть моей жизни составлению каталога творений Рембрандта. Вот уже 25 лет, как я ищу этот портрет, который я знаю только по трем экземплярам, находящимся в Париже, Амстердаме и у
Барнарда. Если и на сей раз лист этот мне не достанется, то я теряю надежду когда-либо его получить. Прошу моих конкурентов принять в соображение заслуги, которые мое сочинение окажет любителям, и взвесить те жертвы, которые я должен был принести для определения различия в оттисках. Господа, окажите мне немного сострадания!» Слезы выступили из его глаз, слова его произвели некоторое действие на собравшихся, но обращение к состраданию собирателей было делом напрасным. С провозглашением цены в 220 фунтов послышались удары молотка. Счастливый приобретатель был Уегс1о1к уап 8ое1еп, государственный министр голландии.
Какова должна была бы быть в настоящее время цена этого листа, за который Поль Кэрью в 1809 году заплатил только 56 фунтов?
Отдел четвертый
О знаках собирателей
Собиратели и публичные музеи имеют обыкновение отмечать листы своих коллекций именем, гербом, монограммой или монограммическим знаком. Знаки эти могут быть сделаны рукой, сухим или крашеным штемпелем. Частные собиратели и публичные музеи такими знаками как бы выражают свое право собственности на отмеченные листы.
Когда публичные музеи продают дублеты своих коллекций, то сила знака уничтожается прибавлением еще другого штемпеля (Нйдипдзз1етре1). Частные собиратели при продаже листов не имеют обыкновения накладывать погашающего штемпеля.
Наложение знаков собирателей часто сопряжено с затруднениями. Небольшой лист, вышиной от 6—10 сантиметров, представляет лишь мало места для этого, в особенности когда листок этот в течение времени находился уже во владении разных лиц. Если бумага листа очень тонка, то буквы штемпеля или краска его (часто масляная) пробиваются насквозь, что вредно отзывается на гравюре, в особенности когда по неосторожности штемпель наложен на обороте светлого места изображения. Нам встречались драгоценные листы, на которых лицо или тело фигур испорчены были пробившимися через бумагу чернилами или красками. Когда штемпель еще новый и острый, то он повреждает самую бумагу, часто прорезывая ее. Наложение описываемых знаков на лицевой стороне гравюры также имеет свои неудобства, так как нижнее поле не всегда имеет свободное для этого место. Накладывать же штемпель на самое изображение еще хуже: в темных местах он является бесполезным, в светлых он нарушает гармонию целого и обесценивает всякий лист. Подобный знак равносилен пятну.
Из вышеизложенного явствует, что собиратели и публичные музеи должны соблюдать следующие правила: а) за исключением небольшого сухого штемпеля (вроде штемпеля Роберта Дюмениля), все остальные лучше накладывать на оборотной стороне листа, Ь) местом для этого следует избирать самую темную теневую часть изображения, с) штемпеля должны быть небольшого формата, б) не следует употреблять масляных красок, проникающих даже через толстую бумагу.
Подписи частных собирателей имеют для любителей своего рода значение. Когда на листе имеется несколько таких подписей, то они представляют нечто вроде дневника, в который занесена история листа. Какие судьбы не претерпевает иной лист, какие странствия не совершает он, пока, наконец, он не достигнет спокойного и надежного убежища в публичной коллекции. Так, писец с золотой цепью Рембрандта, В. 257, до поступления в Берлинский музей прошел через собрания Букингема, Гардинга, Смита и Верстолка ван Солена.
Были знаменитые собрания, обязанные богатству, любви к искусству и знанию их составителей, пользующиеся поэтому особым почетом. Когда составитель подобных коллекций собирал только хорошие вещи и отмечал своим знаком только отличные и редкие листы, то знак такой коллекции равносилен рекомендательному письму. Поэтому на такие подписи знаменитых собраний всегда указывается в каталогах аукционов и эстампных магазинов. Говорят, например, «с подписью Мариэтта» или «из собрания Эсдейля» ит. п., и этим желают выразить, что лист хорош, оттиск старый, ибо он находился в коллекциях, не допускавших дурных или новых оттисков.
Мы не имеем еще полного списка всех знаков собирателей. Многие из них помещены Наглером в его словаре монограммистов, впрочем, полный список таких знаков имел бы только второстепенное значение, ибо встречаются знаки собирателей, не увеличивающие цены листов.
В конце сочинения мы приведем некоторые подписи знаменитых частных собирателей, не ручаясь за их полноту, ибо знать все мы не имеем возможности.
Отдел пятый
О подделке гравюр
Когда дело идет о том, чтобы нажить большие деньги малыми средствами, тогда является много охотников, не опасающихся даже преступить законные границы дозволенного. Легкая и верная нажива заставила уже многих забыть все законы совести. Некоторое умение и осторожность нужны лишь для подделки подписи или цифры и для введения таким подлогом неопытного в обман. Труднее подделать банковый или государственный билет, ибо угроза большого наказания не особенно привлекает и ободряет к совершению таких подлогов. Нелегко также подделывать археологические вещи и картины, хотя и в этом случае подделыватель находится в области, не доступной для закона. Но чтобы этого рода подлогами обмануть не многими лишь средствами, требуются уже некоторые сведения. Тем не менее и эта сфера не свободна от подделок.
Археологи могли бы кое-что порассказать насчет подлогов и подделок по части древностей, в особенности во Франци.
Точно так же во все времена бывали подделыватели картин с именем знаменитых художников, продававшие их дорого за оригиналы подделанных мастеров. Подобные подделыватели в этих случаях утешаются тем, что ведь вина покупателей, если они обмануты: зачем они плохо понимают дело и идут на удочку? Сколько знаменитых картин сфабриковано в одной Италии и потом счастливо сбыто! В 1856 году подобный подлог наделал много шума в Риме. Англичанин купил за высокую цену, при посредстве продавца изящных вещей, у обедневшей дворянской семьи, жившей в Романьи, картину Фра-Анджелико. Дерево, на котором она была нарисована (темное и проеденное червями), документы, приложенные к этой картине, исключали всякое подозрение в обмане. Но как удивился покупщик, когда в Уфициях Флоренции он увидел впоследствии настоящий оригинал своей картины! Говорят, что близ Брюсселя существует вполне устроенная фабрика старинных картин; там изготовляются поразительные оригиналы ван Гойэна,
Поттера, Бергейма, Рембрандта и других. Рассказывают, что один англичанин заказал для своей вновь устроенной столовой две картины с плодами Гюизума (Ниузит), указав при этом вышину и ширину их рам, и две картины с животными Фита (БуТ) также с указанием их размеров. Не похож ли такой заказ на иронию?
Гравюры также не избегли опасности подделок от непризванной руки фальсификаторов. Впрочем, это весьма естественно, ибо в этом случае подлог менее затруднителен и не предполагает очень сложных средств.
Подлог в гравюрах бывает двоякого рода: подделка касается или самой доски, что потом переходит и на оттиск, или же подделывается только последний.
а) Подделкадоскидоееотпечатания. Иногда вся доска выгравирована только с целью пустить ее в продажу под именем знаменитого художника. Неизвестный подделыватель (таковые, конечно, не обнаруживают своих имен) подражает манере какого-нибудь известного художника, изображая на доске произвольный сюжет в духе подделываемого мастера. Самая композиция в данном случае есть изобретение поддельщика (иначе она была бы копией), но употребленная манера обманным образом стремится к подражанию в сюжете и в исполнении известному художнику. На подлог в этих случаях, кроме того, указывают еще находящиеся на доске монограмма или подпись подделанного автора.
В гравюрах на меди такие подделки встречаются редко. Кто умеет так гравировать, как, например, Буше-Деноайе, Р. Морген идр., тот будет гравировать под собственным именем и не станет делать гравюр с целью выдавать их за оригиналы придуманных художников. И гравюра на дереве, листы черной манерой не привлекли для обманов много подделывателей. Но зато часто встречаются подделки произведений офортистов. В особенности Рембрандт соблазнил многих к подделкам, и как часто посредственный лист носит на себе отметку КетЬгапдТ Гес. [17 - Мы должны упомянуть здесь об особенном случае подделки. Некто пожелал скопировать очень редкий лист Рембрандта, В. 373, и продать его за оригинал. Но так как он не видел оригинала, то он сочинил его по описанию, данному о нем Бартчем. Конечно, на гравюре вышло совсем другое, хотя она отвечала описанию. Копия настоящего оригинала находится в сочинении Блана.] Мы, однако ж, охотно допустим предположение, что творцы этих «фальшивых Рембрандтов» подобной надписью только льстят своему самолюбию, думая, что они действительно сравнились с великим мастером гравюрной иглы. Мы тем охотнее закрываем глаза на такие подделки, что они не в состоянии обмануть знатока, хоть мало- мальски знакомого с музой Рембрандта.
Известный гравер Б. Пикар в целом ряде своих произведений постарался подражать (а не копировать) знаменитым мастерам, создав собственные сочинения в манере тех художников, которым подражал, и снабдив эти сочинения именами последних. Впоследствии он издал это собрание под заглавием «йт розТшез шпосепТез». Ныне ни один сколько-нибудь опытный знаток не даст себя в обман этим «невинным» подделкам.
В знаменитом собрании Г. Гольциуса, старавшегося подражать композиции и технике Дюрера или Луки Лейденского, мы не усмотрим подлога, ибо на этих всегда ценных листах мы находим монограмму самого Гольциуса.
Копии с гравюр не должны быть рассматриваемы как подделки, в особенности когда копиист ставит на них свой особый знак, например Бартч обозначал свои копии со старинных мастеров собственным именем. Но копии становятся подлогом, когда их выдают за оригиналы. Понятно, что это можно сделать только с очень хорошо исполненными, поразительными копиями. Таковы суть копии: С. Савари («Апз1о», по Рембрандту), Денона («Воскресение Лазаря», по тому же), Байли («Взвешиватель золота», по тому же). Эти копии иногда продавались за оригиналы.
При обозрении художественной литературы мы напали на след еще одного своеобразного способа подделки, о котором упомянем здесь ради курьеза. Ник. Киндлингер издал в 1819 году во Франкфурте-на-Майне небольшое сочинение, в котором находятся сведения о некоторых еще неизвестных гравюрах на дереве, меди и литографиях (!) XV столетия. Он описывает некоторые из таких литографированных инкунабул XV столетия. Один из таких листов, изображающий Христа на кресте, имеет следующую надпись: «С)шз ориз йоз ршхй Тйотаз де Мийпа Г. МШез1то ССС^XXXXVII. срЫе тк1ез 1ес1ог Кахззпи й1шз аи1ог». Эта самая надпись находится на картине Томаса в Бельведере, жившего, впрочем, столетием раньше и которому никогда не могло сниться, что его произведут в литографы. Автор в предисловии повествует, что он видел эти редкие литографии у Гоха в Майнце Дой. Ыс. Носй). Так как последний, по напечатании книги, не хотел обнаружить ему происхождение листов, то он их считает подложными. Прочтя прежде это предисловие, цель книжки делается непонятной. Разве она уже была отпечатана и должна была появиться! Курьезные литографии бесследно исчезли, и, по- видимому, никто не поверил их существованию. Поэтому и мы скажем им вслед: Кесрпезсап! ш расе! (Мир праху вашему!)
Но и доска, исполненная известным художником, может впоследствии быть подделана посторонней рукой. Когда какой-либо издатель через другого гравера поправляет (ретуширует) истершуюся доску известного художника, чтобы приспособить ее к отпечатанию, то подобная ретушировка не составляет подлога, а может быть уподоблена чистке и реставрации поврежденных картин. Подлог состоит в выдаче чужих работ за оригиналы, как будто они сделаны автором последних. Так, на листе с Мадонной, приписываемом мастеру Е. 8. (РаззаV. 136) нет года. Какой-то подделыватель, которому доска попала в руки, поставил на ней 1461 год с целью придать листу большую стоимость [18 - Еще об одном замечательном подлоге см. РаззатапГ Р. дг. I. 186.]. Подделыватель никогда не прибавляет новых работ на готовой доске, ибо в противном случае оттиски вышли бы позднейшими. Такой подделыватель скорее уничтожит уже сделанное или при отпечатывании прикроет шрифт, дабы произвести оттиск прежде шрифта, о чем мы уже выше говорили. Подобные поддельные оттиски прежде шрифта имеются с «Мадонны» Андерлони.
Ь) Подделкинаотпечатанныхгравюрах. Не всегда имеются для подделок оригинальные доски. Вот почему злодейская рука подделывателя с большей жадностью накидывается на оттиски с таковых. Поэтому нужно быть до крайности осторожным при покупке гравюры, щеголяющей отличиями в работе, до того не замеченными знатоками.
Подделыватели совершали поразительные вещи посредством резинки и скоблильного ножа. Например, лист К. Дюжардена в хорошем оттиске с номером стоит от 9- 12 марок, а прежде номера от 40—80 марок. Но таковой очень легко выскоблить, и нужно обладать всеми тонкостями знания в этой области, чтобы не дать себя в обман.
Вообще все листы, на коих для отметки позднейшего оттиска прибавлен номер, подвержены опасности быть подделанными помянутым способом.
Равным образом, не представляют особенных трудностей для подделки листы Нантейля, Массона и Эделинка, так как ранние и позднейшие оттиски отличаются друг от друга только некоторыми точками или штрихами, которые легко уничтожить. На этом поле подделыватели всегда находили благодатную почву для своих геройских обманов. Так, портрет Боссюэта, гравированный Эделинком, часто встречается без двух точек под именем живописца, хотя эти экземпляры не относятся к первым оттискам. На «Вечере» Р. Моргена по Леонардо да Винчи часто встречается, что запятая также выскоблена.
Иногда путем подобной же, хотя несколько более трудной манипуляции исчезают отдельные штрихи самого изображения, в особенности на краях. Такой поддельный лист должен обозначать первый оттиск, прежде нанесения других работ. Нам встречались такие поддельные листы Дитриха, отличающиеся от настоящих исчезновением частей гравюрной работы. Посредством тщательного исследования бумаги и внимательного рассмотрения лупой подозрение сомневающегося любителя становилось достоверным.
Единственное, чего подделыватель не может достигнуть, - это уничтожения целого ряда штрихов на листе, имеющем их в двух или даже трех направлениях. Подобного рода подлогтотчас заметит самый неопытный собиратель.
Но подлог не всегда состоит только в уничтожении существовавших работ; напротив, подделыватели настолько смелы, что прибавляют к оригиналу и собственные измышления. Встречаются подлоги посредством прибавлений, не имеющих ничего общего с настоящим листом и его художником.
В изложении нашем о различных оттисках мы на стр. 125 упомянули также о так называемых шутках (ЕшГа11е). В особенности Д. Ходовецкий на многих из своих листов наскоро гравировал на полях листов такие наброски. Подобные отметки указывают на самые ранние оттиски. Эти шутки художников подали новую мысль подделывателям. Так как собиратели охотно покупают и дорого платят за оттиски с ремарками, всегда чрезвычайно редкими, то нашлись сострадательные поддельщики, пожелавшие удовлетворить сказанной потребности и снабдившие оттиски без шуток своими собственными шутками. Эти поддельные отметки не пририсовывались - это легко можно было бы заметить, - а отпечатывались. Для этого вовсе нет надобности в оригинальной доске, а берут пустую доску, размером больше той, на которой награвирован подделываемый лист, отмечают на ней место, занимаемое гравюрой, потом рядом с ней вырезают собственную шутку, которую отпечатывают на листе, поступающем, таким образом, вторично под пресс.
В. Зигельман в сочинении о Ходовецком указал на много таких шуток, не принадлежащих Ходовецкому.
Подобным же образом, посредством вспомогательной доски, подделывались и другие художники. В особенности Рембрандт путем подделки предстал в таких разнообразных оттисках и даже в униках, о которых ему самому никогда и присниться не могло. Сколько я мог узнать, в Берлине была особая фабрика для таких подделок произведений Ходовецкого и Рембрандта. Подделыватель отличается при этом богатой фантазией и разнообразием дьявольского вымысла [19 - \У111зс1ше называет это «8се1ега1еззе ШаЬо^ие».], переходящих даже на сюжет гравюры. Там, где Рембрандт счел достаточным выставить четыре лица, подделыватель прибавляет еще пятую или шестую фигуру. Меховые шапки увеличиваются, перья прибавляются на шляпах, или к одному перу прибавляется еще другое; Рембрандт со шпагой получает еще вторую шпагу, на камне, на котором стоит Христос и проповедует (1а реШе 1ошЬе), награвирована кающаяся Мария Магдалина! Святому семейству в комнате (В. 62) подделыватель придает ночной сосуд и превосходит этим реализмом даже самого Рембрандта. Самая величина доски подделывается в тех случаях, когда на оригинале не было крайней линии гравюры
(8йсййше) и поля ее были довольны велики. Положим, что ширина доски равняется 30 миллиметрам; подделыватель берет доску шириной в 35 или 40 мм (когда это дозволяют поля доски подделываемого листа) и эту пустую доску отпечатывает таким образом, что три линии ее вполне совпадают с линиями гравюры, а четвертая образует новый оттиск доски, увеличивающей ширину листа.
Хотя след первоначального вдавления доски этим не уничтожен, но его стараются сгладить или же покрывают поддельной линией, награвированной на вспомогательной доске. В одном случае безбожный и неутомимый подделыватель получил, однако ж, достойный урок. Нужно было подделать портрет Анселина, В. 277. В первом оттиске в углублении виден станок, который исчез в последующих. Искушение состояло в том, чтобы восстановить исчезнувшее и увеличить стоимость листа по крайней мере на 100 талеров. Но подделыватель никогда, однако ж, не видел этот портрет в первом оттиске, вероятно, имел только перед собой каталог собрания Бэрги (Вигду), составленный на голландском и французском языках. Французский переводчик не понял голландского слова «Ехе1», означающего станок [20 - По-английски станок называется еахе1. Нельзя не заметить внутренней связи этого слова с Итальянским сауа1еИо и французским сйеуа1е1.] и осёл, а поэтому у портрета Анселина сделал примечание: а\ес 1'апе Сетеге 1ш (на фоне осла). Придерживаясь этого примечания, подделыватель вздумал превратить позднейший оттиск в первый тем, что посредством вспомогательной доски поставил в углублении гравюры осла. Потом он послал лист свой для продажи в Лондон, где, однако ж, он сильно был осмеян.
Новый способ подделки состоит еще в том, что слабые оттиски какого-нибудь ценного и редкого листа перерабатываются пером или тушью. Каждая линия усиливается, тени покрываются тушью или типографской краской, так что жидкий и слабый оттиск из-под рук такого подделывателя выходит сильным и блестящим. Этот способ подделки предполагает большое умение и много терпения для введения знатока в обман. Нужно только удивляться, что при умении, требуемом такой подделкой, автор ее не предпринимает нечто более полезное для человечества, нежели порчу гравюр для обмана собирателей. У нас в руках был редкий лист Дитриха (Ъшк 110), который всегда, даже в лучших оттисках, представляется несколько слабым. Лист этот, принадлежавший частному лицу в Дрездене, был очень бледен, и поэтому обменен им был на лучший экземпляр. Немного спустя тот же самый бледный экземпляр, отмеченный прежним владельцем особым знаком, опять достается последнему, но в каком измененном состоянии! Теперь он стал во всех отношениях отличным оттиском. Ближайшее исследование и сравнение со многими хорошими экземплярами привели к открытию подделки посредством переработки. Последняя исполнена была очень осторожно и искусно, но при всем искусстве - это была все-таки только подделка. Легче произвести усиление теневых частей посредством туши. Этот род подделки мы встречали на листах Дюрера, Марка Антония, Рембрандта и др. Поэтому при встрече с листами, имеющими глубокую, бархатообразную черную краску, осторожный собиратель должен предварительно исследовать, происходит ли это от свежести доски или от кисти подделывателя.
В заключение упомянем еще об одном способе подделки для увеличения цены гравюр. Как нами уже упомянуто было, собиратели часто отмечают листы своим именем или штемпелем. Мы указали также на значение этих знаков для любителей. Придают известную цену (ргеШпч айесйошз) обладанию листом, принадлежавшим прежде той или другой знаменитой коллекции и служившим ее украшением. И вот такие знаки собирателей также подделывались. Хотя нам не известен ни один случай подделки штемпеля таких собирателей, но зато подписи их подделывались простым подражанием почерку. Таким образом надписывали имена знаменитых собирателей на таких листах, которые им никогда не принадлежали. Так, часто встречается поддельная подпись П. Мариэтта. В новейшее время на листах Дитриха подделывалась подпись собирателя Рехбергера (КесЬЬегдег), который страстно собирал листы этого художника. Эксперты по части подложных подписей по различным чернилам сумеют отличить подложное от настоящего.
Не существует еще подробного списка всех встречающихся в области гравюры подделок. Было бы желательно, чтобы опытный знаток занялся таким трудом, очень полезным для науки и для собирателей. Эстампные торговцы в собственном интересе, конечно, не отказали бы ему в помощи.
ART theARTshop.ru